В своих обращениях в ОГПУ Вавилов не мог ни «свирепеть», ни настаивать на невиновности обвиняемых. Он мог только характеризовать арестованных как научных работников, просить о скорейшем разбирательстве их дел и предлагать использовать их по основной специальности – не ради них самих, разумеется, а для пользы страны и народа. Благодаря его ходатайствам участь некоторых обвиняемых облегчалась, а непростое положение ходатая – усугублялось.
В секретной «Справке на Вавилова Николая Ивановича», в числе многих других, есть и такая «улика»:
«После ареста основных деятелей ТКП, ВАВИЛОВ принимал все меры к тому, чтобы добиться их реабилитации. Принимал от осужденных и их жен заявления, ходатайствовал об их освобождении, заявляя о невиновности арестованных, представив Яковлеву, арестованному впоследствии как врага народа, список на освобождение 44 человек»
[522].
Стилистическая неграмотность этого абзаца может соперничать только с лживостью содержания. Приходится повторить: Вавилов, конечно, нисколько не сомневался в невинности арестованных, за которых ходатайствовал, но просить мог только о скорейшем рассмотрении их дел и предоставлении работы по специальности. В противном случае его ходатайства рассматривались бы как вмешательство в компетенцию ГПУ-НКВД и могли только ухудшить положение арестантов.
Через 10 лет после первой волны арестов по делу ТКП главарем мифической партии сделают Н.И.Вавилова. Ему предъявят показания бывших сотрудников и коллег. Некоторым из них его ходатайства спасли жизнь. Другим не помогли, их кости истлели в необозначенных братских могилах.
Зато показания, выбитые из них палачами, обрели бессмертие. Они содержались под грифом – хранить вечно Ходатайства Вавилова об облегчении их участи станут отягчающими обстоятельствами в деле самого Вавилова.
5.
Вернувшись из американской экспедиции, Николай Иванович попал в атмосферу бесконечных проверок, собраний, проработок, на которых задавали тон Быков, Альбенский, Шлыков и другие «проработчики» с партийными билетами. Пока его не было, они стали еще более агрессивными. Несли они с трибун ужасную ахинею, ибо не понимали и не хотели вникать в суть той работы, которую громогласно разносили. На разные лады озвучивалось одно и то же: буржуазные ученые пропитаны буржуазной идеологией; они идеалисты, антидарвинисты, практике ничего не дают; их надо поворачивать к диалектическому материализму, к социалистическому переустройству деревни.
Как вспоминала Е.Н.Синская, «Щиколай] Щванович] с мокрыми от пота волосами, с каким-то просительным и кротким выражением глаз, влезал на кафедру и в одно и то же время кротко и недоумевающе, возмущенным голосом начинал возражать, искренне стремясь убедить оппозиционеров, что всё высказанное ими есть плод невежества, и то, что Дарвина он знает и почитает, и т. д., и уходил с кафедры под свист и улюлюканье»
[523].
Разоблачения снова вышли в печать.
29 января 1931 года газета «Экономическая жизнь» напечатала большую статью А.К.Коля под двойным заголовком: «Прикладная ботаника или ленинское обновление земли. Лицом к нуждам социалистического строительства».
«Революционное задание В.И.Ленина обновить совземлю новыми растениями оказалось сейчас подменным реакционными работами по прикладной ботанике над центрами происхождения растений». О том, что он сам еще недавно превозносил теорию центров происхождения, Коль предпочел забыть. Он продолжал: «Под прикрытием имени Ленина окрепло и завоевывает гегемонию в нашей с.-х. науке учреждение, насквозь реакционное, не только не имеющее никакого отношения к намерениям Ленина, но им классово чуждое и враждебное. Речь идет об институте растениеводства с.-х. академии им. Ленина».
Так первыми строками своей статьи Коль огорошивал читателя.
А что дальше? Дальше шли слезливые жалобы на то, что он, Коль, возглавляя в Институте Бюро интродукции, не мог развернуться, ибо его загрузили «кропотливой» работой по учету поступающих из-за границы семян. В угоду своим теоретическим представлениям, Вавилов собирает примитивные растения Афганистана и Абиссинии и игнорирует достижения мировой селекции.
А ведь через руки Коля проходили все заграничные поступления, и потому он не мог не знать о тесных связях Института с ведущими селекционными станциями и фирмами мира, от которых широким потоком шел семенной материал, включая наиболее продуктивные сорта мировой селекции. Однако он озвучивал то, что когда-то слышал от Арцыбашева, а еще раньше то же самое пытался внушить Вавилову Д.Н.Бородин: в Америке созданы высокопродуктивные сорта – закупай их вагонами и засевай миллионы гектаров! «Новым» в статье Коля было то, что этим примитивным представлениям он придал форму политического доноса.
Николай Иванович вынужден был написать ответ, но его статья в газете не появлялась. Чувствуя безнаказанность, Коль, Шлыков, Альбенский и другие крикуны становились всё более наглыми и боевитыми.
Уровень знаний «критиков» был близок к абсолютному нулю; научный авторитет каждого из них и всех вместе тоже был нулевым. Но за их спиной стояла партия, пролетарская диктатура, марксистско-ленинская фразеология – несокрушимая сила.
Из-за постоянных собраний, дискуссий, перепалок и перебранок работа Института была почти парализована. О спаянности коллектива, которую Николай Иванович так пестовал, уже нельзя было и думать.
В попытке переломить ситуацию Вавилов написал письмо наркому земледелия Яковлеву и в Президиум ВАСХНИЛ(то есть самому себе!): «Можно спорить о принципах и можно их подвергать дискуссии, но, к сожалению, дело пошло дальше и фактически ежедневно в той или иной форме ведутся уже действия и открыто и закрыто по свертыванию частей работы, и только приезд директора из-за границы несколько умерил темп событий».
Помогло ли вмешательство Яковлева или что-то другое, но 13 мая, через 3,5 месяца после печатного доноса Коля, «Экономическая жизнь» поместила ответную статью академика Вавилова. Контрастировала она со статьей Коля не только по содержанию, но и по тону, начиная с заголовка: «Работа Всесоюзного института растениеводства в области интродукции новых растений». Вавилов не спорил с оппонентами, не разоблачал их – он их утихомиривал и просвещал: «Привлекая широкий материал, мы учитывали те большие трудности, которые ставит наша континентальная страна. В готовом виде мы не можем найти достаточно зимостойкие сорта озимой пшеницы за границей, ибо почти все без исключения заграничные сорта озимой пшеницы гибнут в наших суровых условиях. Ни один европейский сорт пшеницы не выдерживает наших засух. <…> Развертывая исследовательскую работу, в настоящее время приходится учитывать запросы и сегодняшнего, и завтрашнего дня. Эти широкие задачи пугают “людей в футляре”, но они соответствуют по масштабу социалистической реконструкции, проводимой в советской стране»
[524].
