Это письмо датировано 6 апреля, хотя Вавилов вернулся еще 26 февраля. Задержку он объяснял тем, что на него «свалилась гора событий изумительных, выбыло 20 человек из строя начиная с Г.А.Левитского, Максимова, Писарева и т. д., и чем дело кончится, пока ни для кого не ясно. Всё это осложнило чрезвычайно обстановку»
[566].
Что значит – выбыло 20 человек из строя, – объяснять не было надобности: Сапегин сам выбыл из строя два года назад, по делу ТКП, но ему сказочно повезло: его выпустили и даже позволили вернуться в строй на прежнее место. Когда Николай Иванович писал из Берлина Шаповалову, что «многие специалисты пострадали зря», он имел в виду таких, как Сапегин. Теперь такая же участь постигла многих ведущих сотрудников ВИРа.
3.
Молодой ученый Юлий Керкис был выходцем из Киева. Еще школьником стал заниматься в школе молодого зоолога, организованной Ф.Г.Добржанским при политехническом институте. По совету Добржанского поступил в Ленинградский университет, выполнил под его руководством первые исследования по эволюционной генетике. После отъезда Добржанского в США стал ближайшим сотрудником Филиппенко, а после его внезапной смерти оказался под крылом Вавилова.
Керкис был женат на дочери профессора Военно-медицинской академии А.А.Заварзина. С ними жила его мать. В июне 1933 года она умирала от рака печени. Вавилов разрешил ему работать дома, чтобы не отлучаться от больной.
21 июня в квартире раздался телефонный звонок. Подняв трубку, Керкис услышал вежливый мужской голос. Собеседник извинился, что потревожил в столь трудное время, но сказал, что звонит по неотложному делу. Просил срочно приехать в Большой дом на Литейном проспекте. Его привезут и отвезут на автомобиле, задержат очень недолго.
Большим домом в Ленинграде называли новое здание ОГПУ, весьма внушительное по размеру и виду. Собеседник предупредил, что никто не должен знать об их разговоре.
Юлий не успел опомниться, как уже звонили в дверь: за ним пришла машина.
В ОГПУ Керкиса встретили очень приветливо. Пригласили на завтрак, но он просил сразу перейти к делу, чтобы поскорее вернуться к больной матери. Гэпэушник сказал, что знает Керкиса как молодого и преданного советской власти ученого. В лаборатории генетики, где он работает, часто бывают иностранцы. Его просят сообщать об их настроениях и разговорах. Уходя, он должен был подписать бумагу о неразглашении и о том, что предупрежден «об ответственности за нарушение этой подписи»
[567].
Вернувшись из Большого дома, Керкис по секрету рассказал о происшедшем жене. Потом ее отцу А.А.Заварзину. Потом Вавилову.
«И тот, и другой, совершенно независимо друг от друга, сказали мне, что это дело обычное, а Николай Иванович даже рассмеялся и сказал: “Ну вот, и ты, брат, попался на крючок”. <…> Николай Иванович “успокоил” меня тем, что в такой переплет попадает очень много людей и что к этому надо относиться возможно спокойнее»
[568].
Так что Керкис был лишь одним из многих в окружении Вавилова, кто попался на крючок.
Цитогенетик Елена Карловна Эмме работала в ВИРе, дружила с Еленой Ивановной, бывала у Вавиловых дома. Она свободно владела английским, немецким, французским и шведским языками. Когда в ВИРе бывали иностранные гости, она помогала их принимать. Общалась с иностранцами и за пределами ВИРа: с послами, консулами. Судя по показаниям Н.И.Вавилова (вынужденным, их адекватность под вопросом), он предостерегал ее от таких контактов, но она говорила, что о них знают в НКВД.
Она попала на крючок раньше Керкиса, еще в 1931-м, и сразу рассказала об этом Вавилову. Николай Иванович продолжал ей доверять, и не ошибся. «Компромата» она не поставляла.
В 1936 году она перешла в московский НИИ картофельного хозяйства, но это ее не уберегло. Взяли ее 1941-м, дата смерти – 1942-й. Полагают, что в заключении она покончила с собой…
Когда Керкис спросил Николая Ивановича, чего ему опасаться и чего ожидать, то оказалось, что о том, как ОГПУ работает с попавшими на крючок, Вавилов был неплохо осведомлен. Он сказал, что Керкиса будут время от времени вызывать на частные конспиративные квартиры, каждый раз на другую, и требовать «сведений». На вопрос Керкиса, что же ему делать в таких случаях, «Николай Иванович ответил, что, сколько он меня знает, я порядочный человек, доносов писать, наверное, не буду, и, следовательно, действовать надо смотря по обстоятельствам, и очень обдуманно»
[569].
Кельвин Бриджес пробыл в Ленинграде четыре месяца, работал в основном в Лаборатории генетики. Человек «веселый», он стал ухаживать за сотрудницей лаборатории А.А. Прокофьевой (впоследствии член-корреспондент Академии наук А.А. Прокофьева-Бельговская). По вечерам они подолгу оставались в лаборатории вдвоем.
На очередной встрече с гэпэушным куратором Керкиса расспросили о Бриджесе, его поведении, отношениях с Прокофьевой, разговорах с Вавиловым. На уверения в том, что ничего «предосудительного» в их разговорах не было, недовольный куратор напомнил, что с иностранцами надо держать ухо востро, они «зря к нам не ездят». «Я ответил, что я это имею в виду, но тем не менее ничего “такого” я в поведении и разговорах Бриджеса не замечал»
[570].
Бриджес уехал, Вавилов остался.
К нему приходили родственники арестованных, и он писал в органы об их заслугах, просил ускорить рассмотрение дел, использовать их по специальности. Его не покидала надежда, что выбывших из строя – ни в чем, конечно, не виноватых – скоро освободят и вернут в строй. А из них в это время вынимали душу, требуя признаний во вредительстве, во враждебности к советской власти и колхозному строю, в принадлежности к ТКП. Тех, кто упорствовал, изматывали ночными допросами, сажали в карцер, избивали… В обмен на чистосердечное признание сулили «златые горы». Индикатор чистосердечности — имена сообщников. Чем больше имен, тем добрее следователи, тем мягче приговоры.
Выстоять не удавалось никому – разница была в длительности сопротивления. Кто-то ломался на первом-втором допросе, кто-то держался два-три месяца. Из тех, за кого просил Вавилов, гэпэушные костоломы в это время выдавливали показания против него. Досье на академика Вавилова становилось все более увесистым.
4.
Профессора Н.АМаксимова арестовали 2 марта 1933 года, через несколько дней после возвращения Николая Ивановича из Южной Америки. Обвинение стандартное: принадлежность к Трудовой Крестьянской Партии. Его молодая жена (за год до этого Н.А.Максимов развелся с Т.А.Красносельской-Максимовой и женился на Софье Викторовне Тагеевой) была беременна. Потрясенная свалившимся горем, она пошла в Большой дом и добилась того, чего почти никому не удавалось: ее принял следователь, который вел дело ее мужа. Известна его фамилия – Казанский.
