«Вместе с тем позвольте просить Вас заранее, чтобы теперешняя мера не коснулась моей научной семьи, моих научных сотрудников, я ручаюсь за них. Всё это время я живу мучительно, временами не могу заниматься. Но зачем, например, такая поспешность в высылке – три, пять дней? Ведь это во многих случаях разорение, опасность нищеты и голодовки и часто с детьми и со стариками?»
«Прежде всего, нельзя не обратить внимания на положение родной и особенно любимой (я это знаю документально) племянницы Ивана Михайловича Сеченова, которого мы будем чествовать при случае нашего Международного физиологического конгресса. Это – старуха 77 лет, Мария Александровна Лемницкая, вдова генерала, вышедшего в отставку в 1905 г. и умершего 80 лет в 1918 году. Ее сын был инженер, партийный, умер в гражданской войне. С 1924 г. она объявлена лишенкой как вдова генерала и потому еще, что у ней была дача, в которой несколько комнат летом отдавались внаймы. Она лишилась всего и подвергалась насилиям: ее арестовывали и даже заключали в концентрационный лагерь (в 1930 году). Она еле существует благодаря скудной поддержке со стороны жены сына, которая работает в Ленинграде и зовет ее к себе, но М.А. как лишенка не может приехать сюда. Я думаю, что вся справедливость за то, чтобы освободить ее от лишенства и даже за всё перенесенное и в память Сеченова дать ей пенсию. Живет в Алупке, ул. Нариманова, д. 3. А затем я был бы Вам очень признателен, если бы Вы нашли возможным вернуть весной высланных инженера-электрика Григория Ивановича Меньшикова из Воронежа и Петра Михайловича Елагина из Саратова. Обоих я хорошо знаю как в высшей степени дельных, честных и работящих людей, первого по работе в Колтушах в течение 2 лет, а второго по работе в моей Ленинградской лаборатории в течение 6–7 лет в качестве заведующего научным хозяйством и перепиской. Как сосланных их не принимают на работу, и им угрожает прямо нищенство».
«Позвольте мне еще раз обратиться к Вам с просьбой об освобождении от наказания и о возвращении в родной им Ленинград очень немногих из большой группы без вины виноватых, немногих потому, что этих я знаю давно, даже очень давно, и хорошо знаю. Это – высланные весной. Они ни в каком отношении и ни малейше не были вредными нынешнему нашему режиму и, честно работая, следовательно, были полезными. А в ссылке, как штемпелеванные правительством, не могут найти себе какой-либо работы и почти или совсем нищенствуют. И это – семейные люди и с детьми. Вот за кого я прошу. 1) Нина Эрнестовна Вальдгауер с 12-летней учащейся дочерью, вдова археолога, заведовавшего античным отделом Эрмитажа, умершего в начале этого года и похороненного на государственный счет, сама преподавательница немецкого языка в технических заведениях, выслана в Астрахань (Рождественский бугор, улица Калинина, д. № 39). 2) Николай Владимирович Фольборт с женой и учащейся дочерью, служил бухгалтером и преподавал немецкий язык. Выслан в село Урицкое в 125 к. от Кустаная, где нет ни работы, ни возможности дочери учиться, ни врачебной помощи, и 3) Александр Николаевич Зотов и жена его Валентина Павловна, урожд. Адлерберг с ребенком. А.Н. работал по счетоводству, В.П. занималась в моей лаборатории, была ассистентом при физиологической кафедре здешнего Ветеринарного института и состояла в последнее время доцентом в Гос. Институте физической культуры им. Лесгафта. Выслана в г. Оренбург, Селивановский пер., 12».
«Не могу умолчать о другой теперешней несправедливости, постоянно угнетающей мое настроение. Почему мое сословие (духовное, как оно называлось раньше), из которого я вышел, считается особенно преступным? Мало того, что сами служители церкви подвергаются незаслуженным наказаниям, их дети лишены общих прав, напр., не допускаются в высшие учебные заведения. Прежнее духовное сословие, как среднее во всех отношениях – одно из здоровых и сильных. Разве оно мало работало на общую культуру родины? Разве наши первые учителя жизненной правды и прогресса, Белинский, Добролюбов, Чернышевский и другие, не были из духовного сословия? Разве наше врачебное сословие до революции не состояло, вероятно, на 50 процентов из б. лиц духовного сословия? А разве их мало в области чистой науки? И т. д. Почему же все они причислены к какому-то типически-эксплуататорскому классу? Я – во-первых, свободный мыслитель и рационалист чистой воды, а во-вторых, никогда не был никаким эксплуататором – и, будучи продуктом моей первоначальной среды, я вспоминаю однако мою раннюю жизнь с чувством благодарности и за уроки детской жизни и за мое школьное образование. О нашем государственном атеизме я считаю моим долгом говорить моему Правительству и потом, принципиально и пространно».
В одном из писем слышен вопль недоумения и страдания: «Как понять это? Зачем это? В такой обстановке опускаются руки, почти нельзя работать, впадаешь в неодолимый стыд: “А я и при этом благоденствую”».
В такой обстановке «благоденствовал» и Вавилов.
Разница между двумя академиками была в том, что у Николая Ивановича не было охранной грамоты Ильича.
2.
Герман Мёллер приехал в Советскую Россию осенью 1933 года – не на несколько месяцев, как Бриджес и другие иностранцы, а навсегда.
Годом раньше, после генетического конгресса в Итаке, он выехал в Германию – по стипендии Фонда Гуггенхайма, финансировавшего стажировку американских ученых за рубежом. В пригороде Берлина Берлин-Бухе располагался
Исследовательский институт мозга Оскара Фогта; отделом генетики и биофизики в нем руководил Н.В. Тимофеев-Ресовский, выходец из России, ученик Н.К.Кольцова и С.С.Четверикова. Тимофеев был одним из первых ученых, указавших на то, что открытое Мёллером мутагенное действие рентгеновских лучей может быть опасным для человека, в частности для врачей-рентгенологов.
Совместная работа и близкое общение Мёллера и Тимофеева доставляло обоим огромное удовольствие. Тимофеев подумывал о работе в США, но Мёллер рассказывал ему, как загнивает американский капитализм после биржевого краха 1929 года, как сокращаются ассигнования на науку, как закрываются научные центры и лаборатории… Тимофеев-Ресовский не стал искать места в Америке.
Тут грянуло 30 января 1933 года: к власти пришли нацисты. Мёллер стал свидетелем поджога Рейхстага, чудовищного судилища над болгарским коммунистом Георгием Димитровым, разнузданной кампании против евреев…
Ночью 15 марта группа молодчиков ворвалась в Институт Фогта, учинила разгром и повальный обыск. Мёллера увели, но на следующий день отпустили. Разбойные акции гитлеровцев для Мёллера были наглядным подтверждением «общего кризиса капитализма». Упования на прогресс и лучшее будущее человечества он еще теснее увязывал с «первой страной социализма».
Когда Вавилов, на пути из южноамериканской экспедиции, остановился в Берлине, разговор у них был конкретный. Николай Иванович предложил Мёллеру возглавить Отдел проблем гена и мутаций в Институте генетики. Тот сразу же согласился. После того как Вавилов уладил дипломатические, визовые, административные формальности, Мёллер приехал в Ленинград.
Николай Иванович чувствовал себя именинником: заполучить такого орла мировой генетики многое значило! По его предложению Мёллер был избран членом-корреспон-дентом Академии наук.
