«Я обращаюсь к Николаю Ивановичу Вавилову, знаете ли вы генетику как следует. Нет, не знаете… Наш “Биологический журнал” вы читаете, конечно, плохо. Вы мало занимались дрозофилой, и если вам дать обычную студенческую зачетную задачу, определить тот пункт хромосомы, где лежит определенная мутация, то этой задачи вы, пожалуй, сразу не решите, так как студенческого курса генетики в свое время не проходили»
[727].
Чем вызван был этот выпад?
Кольцов был ученым мирового класса, но в глазах всего мира советским генетиком № 1 был Вавилов. Уж не испытывал ли Николай Константинович ревность к его мировой славе, перекрывавшей его собственную? Если так, то это можно понять. Но трудно было выбрать менее подходящий момент для того, чтобы дать выход своему ревнивому чувству. Н.П.Дубинин заметил, что «такое заявление одного из лидеров генетики конечно же не укрепляло авторитет Н.И.Вавилова»
[728]. Хуже было то, что оно подрывало авторитет генетики. Ведь если сам Вавилов ее не знает, то прав Лысенко, говоря, что эта хромосомная заумь никому не нужна!..
Почти убийственными для Лысенко были выступления профессоров П.И.Лисицына и П.Н.Константинова – двух крупнейших селекционеров. Их сорта занимали огромные площади, невозможно было ставить под сомнение практическую полезность их работы. И ими же была показана бесполезность для практики главного достижения Лысенко: яровизации как агроприема.
Лисицын объяснил не без сарказма, почему их результаты столь резко расходились с победными реляциями Лысенко: «Мне приходит на память один рассказ из римской истории о том, как один мореплаватель, перед тем как отправиться в плавание, решил принести богам жертву, чтобы обеспечить себе благополучное возвращение.
Этот мореплаватель пошел искать бога (а их там было много), какому выгоднее было бы принести жертву, и когда он в каждом храме находил доску со списком лиц, принесших жертву и спасшихся, он обратился с вопросом к жрецам: а где же доска со списком лиц, которые принесли жертву, но все-таки погибли, чтобы было с чем сравнивать. Я так же мог поставить акад. Т.Д.Лысенко вопрос: вы приводите прибавку в десятки миллионов пудов, а где убытки, которые принесла яровизация?»
[729]
Научная аргументация генетиков была такой, что старейший цитолог М.С.Навашин, воспитавший два поколения цитогенетиков, поднявшись на трибуну, сказал: «Первоначально я имел намерение выступить здесь в защиту генетики <…>. Но пока очередь дошла до меня, другие сделали это настолько хорошо, что я не вижу больше необходимости для себя лично выступать в роли защитника генетики»
[730].
Но, как заметила Р.С.Берг о выступлениях ведущих генетиков, «они метали не бисер – жемчуг и бриллианты метали они перед свиньями».
Зная, что ламаркистская концепция эволюции скомпрометирована, Лысенко и его сторонники всячески от нее открещивались. Их якобы неправильно понимают или намеренно извращают. Они сторонники Дарвина, а не Ламарка.
«Я и мои единомышленники стоим за эволюционное учение Дарвина, за дарвинизм во всех разделах агробиологической науки. Отсюда мы в корне не согласны со взглядами школы акад. Н.И.Вавилова и многих генетиков на эволюцию, на создание новых форм растений»
[731], – декларировал Лысенко, но подтвердить декларации ему было нечем.
Можно представить себе, как заерзал Трофим Денисович, когда на трибуну поднялся Сергей Степанович Перов, партийный функционер в звании академика ВАСХНИЛ. Пятью годами раньше Перов возглавлял Комиссию РКП по обследованию ВИРа и подписал заключение-донос, в котором Институт назван «дворянским гнездом», чуждым «марксистско-ленинской методологии» и «победе социализма». Лысенко не мог бы желать лучшей поддержки, если бы не пикантная подробность: у Перова была репутация закоренелого ламаркиста. Он сказал: «Прав или не прав акад. Т.Д.Лысенко во всех деталях, я обсуждать не буду. Вообще ни дискутировать с ним, ни защищать акад. Т.Д.Лысенко я не собираюсь. Я нахожусь по своей научной работе в положении того же самого академика Т.Д.Лысенко и глубоко сочувствую его состоянию. Те расхождения, которые могут быть между нами, не являются такими, которые бы заставили открывать широкую дискуссию».
Трофим отозвался репликой: «С Ламарком я не согласен, а вы согласны».
Но Перов его успокоил: «Я не упоминал ни слова о Ламарке. Я думаю, что академик Т.Д.Лысенко в вопросе о Ламарке может быть совершенно спокоен. Я не собираюсь обвинять его в ламаркизме и спорить по этому поводу. В ламаркизме его обвиняют генетики, я же считаю акад. Т.Д.Лысенко истинным дарвинистом»
[732].
В научном споре горе-дарвинисты были полностью разбиты. Но не так воспринималась дискуссия в общественно-политическом контексте времени.
Декларативные заявления от имени передовой советской науки – в пику загнивающей науке Запада; обещания рекордных урожаев; разоблачительный тон; жонглирование именами Дарвина, Тимирязева, Мичурина; а также умелая расстановка сил, благодаря чему в первые дни выступали, главным образом, сторонники классической генетики, а когда почти все они высказались, трибуной завладели работники с мест, то есть малограмотные яровизаторы, мочившие семена в колхозных хатах-лабораториях и потому тоже зачислявшиеся в категорию ученых. Тон их выступлений был задан следующими словами Лысенко:
«Некоторые из дискуссирующих <…> выступают в довольно приподнятых тонах, с нередкими, на мой взгляд, перегибами, со стремлением подтасовать факты в выгодном для себя направлении. Лично к себе я этого отнести не могу. Я думаю, что тот, кто следил за печатью, должен прийти к заключению, что мои статьи, хотя и являются страстными, но, во всяком случае, беспристрастными. Статьи же Дончо Костова, акад. П.Н.Константинова, акад. П.И.Лисицына, акад. М.М.Завадовского и некоторых других, мне кажется, действительно не страстны, хладнокровно размерены, но зато сугубо пристрастны»
[733].
Так всё выворачивалось наизнанку. Лысенко пристрастно подтасовывал факты и приписывал это своим противникам; так же «полемизировали» его сторонники.
5.
Из книги в книгу кочуют упреки Вавилову в том, что он был недостаточно боевит в той дискуссии, не развенчивал ошибок Лысенко, не изобличал его невежества, оборонялся, вместо того чтобы нападать. Думаю, что эти попреки исходят от авторов, не сознающих, в какой атмосфере проходила дискуссия. Тридцать лет спустя П.М.Жуковский вспоминал в письме Ж.А.Медведеву: «В 1936 г. была сессия ВАСХНИЛ, на которой состоялась первая “дискуссия” и канонизация Лысенко. Я на ней не выступал. От невыступавших потребовали дать статьи в журнал “Социалистическая реконструкция сельского хозяйства” (кажется, он так назывался); оттиск у меня есть, но даты не указано. Моя статья была напечатана либо в конце 1936, либо в начале 1937 г. Название такое: “Ответ критику и о некоторых действительно дискуссионных вопросах”. В статье на стр. 157 я “обвинил” ВИР в том, что он увлекся систематикой культурных растений и отрекся от селекции, от выведения сортов. Н.И. очень рассердился и на одном из собраний Академии сказал: “Я ожидал увидеть Петра Михайловича рядом с собой среди обвиняемых, а он выступил прокурором”. Потом, в кулуарах, он подошел ко мне, совершенно подавленному (ибо он был прав), и сказал: “Ваша статья – шедевр, но Вы испортили ее несколькими абзацами”. Со слезами на глазах, я признал свою вину. Тогда время было страшное, у меня был обыск, чтобы изъять всю переписку с Вавиловым, причем сказали: “Пока – это!”»
[734].
