Как ни странно, письмо возымело действие!
Где-то на самом верху решили, что устранять Вавилова еще рано. Приказ о реорганизации Ученого совета ВИРа был отменен. С.П.Хачатурова не утвердили заместителем директора, чего добивался Лысенко. Однако, после небольшой паузы, был утвержден С.Н.Шунденко – тоже через голову директора. Вавилов снова протестовал, но уже безрезультатно.
5.
Степан Николаевич Шунденко пришел в ВИР аспирантом. Его научным руководителем был Михаил Иванович Хаджинов, «король» кукурузы. Шунденко никак не мог написать диссертацию, но он был партиец.
«Неспособность к научно-исследовательской работе эти аспиранты компенсировали высокой общественной активностью. На всех собраниях они выступали против Вавилова, клевали его по разному поводу»
[767].
Атмосфера в Институте была уже такова, что если у аспиранта-партийца что-то не получалось, то виноват был научный руководитель. Хаджинова вызвали в партком. На попытку объяснить, что этот аспирант не способен к научной работе, ответили: «Не могли научить – пишите за него сами».
Хаджинов написал – Шунденко остепенился. И его сделали вторым лицом в ВИРе. А если учесть, что директор был беспартийный, да еще с клеймом буржуазного специалиста, реакционера, противника передовой мичуринской биологии, то станет ясно, что реальной власти у Шунденко было больше, чем у директора. Не было особым секретом и то, что он «по совместительству» сотрудничает.
Е.Н.Синская вспоминала: «Степан Николаевич Шунденко – человек очень неприятный, вернее сказать, страшный. Взгляд его черных глаз выдавал его как человека жестокого до крайности. Он никому не склонен был подчиняться, любил передергивать факты, задавать каверзные вопросы, за всеми следил и всюду проникал, неожиданно появлялся, отличался тихой хищнической походкой. Его ближайшим и столь же энергичным соратником стал Шлыков»
[768].
Шунденко проводил закрытые совещания аспирантов, на них вырабатывалась линия борьбы с Вавиловым и вавиловцами.
«Аспирантура у нас здоровая, – заявлял Шунденко, – исключительно здоровая, а вот если бы не было противоречий в теоретических вопросах между руководителями и аспирантами, тогда бы аспирантура была нездоровая».
Об основной причине «разногласий» говорили многие вировцы, например Н.А.Базилевская: «Не бывает ли так, что под личиной непонятости руководителя и теоретического несогласия скрывается нежелание работать, нежелание нести свою тему».
Чего требовал от аспирантов Вавилов?
«Мы ждем, чтобы, закончив аспирантуру в определенной группе, вы по своему разделу стояли на глобусе. Что такое глобус? Это – знание уровня науки, методов и знание динамики научного творчества, а специфика нашей научной работы в чем заключается? В том, что если вы пришли в науку, то вы обречены работать над собой до гробовой доски. Только тогда мы являемся научными работниками, если мы движемся. Мир весь движется, каждый месяц приносит новые ценности, поэтому надо научиться регулярно следить за пульсом, который имеется у глобуса, следить за всеми книгами, которые выходят по вашему разделу научной работы, знать даже, какие книги должны появиться, какие работники по вашему разделу работают, даже уметь сноситься с ними, ставить перед ними вопросы. Будьте покойны, что если вы основательно поставите вопрос перед самим Морганом, он вам ответит, даже сидя в Калифорнии, он может вами руководить. Здесь существует этика, это этика дружбы, человечности, правило взаимопомощи. Если пошлете Моргану оттиск вашей работы, он пошлет в ответ свои работы. Завязывайте связи в молодости. Овладевайте иностранными языками – это орудие, это основной метод. Ничего трудного в изучении языков нет. Есть самые ординарные люди – пятью языками владеют. Встав с утра, не под вечер, когда в голове туман, 3 часа позанимайтесь языками – английским, немецким, испанским, итальянским, и в пару лет 2–3 языка одолеете».
Изучать языки? Следить за мировой литературой? Вести тщательно продуманные эксперименты? Зачем, если можно добиться успеха, читая лишь один журнал – «Яровизация»? Нужно лишь погромче кричать о несогласии с буржуазной наукой да восхищаться новатором Трофимом Денисовичем.
Вавилов говорил: «Я могу ошибаться, стоять на другой позиции, но я знаю много фактов. Эти факты, может быть, вам пригодятся под другим углом».
Зачем им его факты, когда перед их глазами факт поразительного взлета Лысенко? Да и замдиректора Шунденко на их стороне!
6.
По мере того как лысенковцы завоевывали одну позицию за другой, по мере того как под их натиском появлялись всё новые перебежчики, Вавилов все упорнее выступал против невежества и обскурантизма в науке. Вслед за новым переводом Дарвина, под его редакцией выходят труды Менделя, Моргана, Мёллера. Он работает над книгой «Этюды по истории генетики», участвует в коллективном сборнике «Критический пересмотр основных проблем генетики». Две последние работы, как и многие другие, смогли выйти в свет лишь через много лет после его смерти.
Он пишет Докладные записки о гибридной кукурузе. Об использовании зарубежного опыта. Об иностранной литературе, которая почти перестала выходить на русском языке после того, как лысенковцы прибрали к рукам основные журналы и издательства. Он протестует против запрета посылать за границу семенной материал, из-за чего прекратился приток семян из-за границы.
Клещи сжимались. Все чаще появлялись в ВИРе проверочные комиссии, все жестче становились их оценки.
Вавилов знал, что его ждет. А.Р.Жебрак вспоминал, как Николай Иванович однажды ему сказал:
– Наука всегда в конечном счете берет верх над лженаукой, но не каждому поколению ученых удается дожить до этого торжества.
Один из учеников Вавилова рассказывал мне, как Николай Иванович торопил его с докторской диссертацией, а он возразил:
– Да зачем она, Николай Иванович, докторская степень? Все равно нам одна дорога…
Вавилов вдруг помрачнел, после долгой паузы ответил:
– Да, в кандидатах у вас больше шансов остаться незамеченным.
Он стал к этим годам плотен, тяжеловат. Залысины в волосах заметно углубились. Но «так же ярко блестели его глаза, с таким же увлечением он мог обсуждать интересующие его вопросы и делать одновременно много дел, – вспоминала о последних встречах с Вавиловым Е.АДояренко. – Так же таскал он всегда туго набитый раздувшийся портфель, так же приветливо улыбался. Но все же порой чувствовалась в этой улыбке где-то глубоко затаенная горечь, чаще срывалось осуждение бескультурья и недобросовестности некоторых собратьев-ученых, чего он органически не переносил».
