И должен был показывать рвение, непримиримость к классовому врагу. А то, упаси Боже, обвинят в примиренчестве – угодишь в 15-ю тысячу почищенный…
Ежова в НКВД уже не было, при Берии стало спокойнее, страху поубавилось, да ведь кто знает, куда оно повернет!..
«Альбац: А вы не помните своего первого впечатления, когда увидели Вавилова? Вы знали, что это тот самый, академик? Или вы его раньше не знали?
Хват: Нет, я его раньше не знал…»
Точнее было бы сказать: не встречал. Это была бы правда. До первого ночного допроса Хват Вавилова никогда не видел. Но не знать никак не мог. Еще недавно был комсомольским вожаком, значит, усердно читал и растолковывал то, что писали в центральных газетах. А имя академика Н.И.Вавилова в них появлялось нередко. Но если бы и не помнил по газетам, то агентурное-то дело, увенчанное Постановлением на арест, проштудировал со всей дотошностью, на какую был способен. Главное в нем – совершенно секретный Меморандум об антисоветской деятельности Вавилова. Вот подзаголовки разделов, из коих он выстроен:
«Период 1924–1936 гг. Возникновение к/p группировки и характер к/p деятельности»
«Состав а[нти]/с[оветской] группы ВАВИЛОВА» «Каналы вредительской деятельности а/с группы» «Связи с заграницей»
«Отношение группировки к ВКП(б) и Соввласти» «Связь а/с группировки, возглавляемой ВАВИЛОВЫМ, с к/p группировками периферии»
«Организованная (очевидно, организационная. – С.Р.) деятельность»
«Вредительство»
«Деятельность а/с группировки в период конца 1938 и начала 1939 г.»
[799]
Здесь вся подноготная академика-арестанта: перечислены вредительские деяния; приведены показания сообщников; крамольные высказывания самого академика.
Этот шедевр чекистского интеллектуализма подписан младшим лейтенантом госбезопасности Н.Макеевым и капитаном госбезопасности Захаровым (вероятно, Н.С.Захаров – будущий заместитель председателя КГБ). Датирован тем же 10 августа 1940 года. Значит, штудировал его старлей Хват в тот самый день. Потому, видать, и допрос был ночным: день ушел на штудирование. Так что Хват знал, кого к нему привели.
6.
«Альбац: Вы запомнили этого человека – Вавилова?
Хват: Конечно.
Альбац: Каким он был?
Хват: В каком смысле?
Альбац: Как он выглядел, как вел себя, как держался?
Хват: Держался он хорошо.
Альбац: Боялся ли приговора?
Хват: А как он мог бояться – приговор же был еще неизвестен…»
Вот именно, господин Хват! Потому он и должен был бояться, что приговор был неизвестен. А каким быть приговору – во многом зависело от Вас.
Александр Хват всего два года был в органах, образование средненькое, в юридических тонкостях не силен, но уже старший лейтенант. Это ведь почти что майор, если сравнивать с общевойсковыми чинами. Не чета какому-нибудь сержанту Свириденко! Видать, успел отличиться, потому и доверили такое сложное дело.
«Хват: Вел он себя вполне, как говорится, достойно. На вопросы отвечал так, как положено.
Альбац: Что значит – как положено?
Хват: Ну, спокойно – в этом смысле. Никаких у нас с ним неприязненных отношений не было».
О том, насколько приязненными были отношения, можно судить вполне однозначно. Не по первому допросу, который не запротоколирован, но уже по второму-третьему.
«Вопрос: Следствию вы известны как человек,
принципиально, враждебно настроенный к существующему строю и проводимой политике советской властью, особенно в области сельского хозяйства.
Будучи на руководящей научно-исследовательской работе, вы возглавляли антисоветскую организацию и вели активную шпионскую работу. Вот об этом давайте показания.
Ответ: Я считаю, что материалы, имеющиеся в распоряжении следствия, односторонне и неправильно освещают мою деятельность и являются, очевидно, результатом моих разногласий в научной и служебной работе с целым рядом лиц, которые, по-моему, тенденциозно и характеризовали мою деятельность. Я считаю, что это не что иное, как возводимая на меня клевета.
Вопрос: Речь идет не о ваших разногласиях с некоторыми научными работниками, а о вашей активной антисоветской работе, которую вы проводили в течение долгого периода времени. Вы же пытаетесь свой арест объяснить какими-то разногласиями и недовольством лиц по отношению к вам как администратору. Предлагаем серьезно продумать поставленные следствием вопросы и давать показания по существу предъявленного обвинения»
[800].
Первый из этих двух допросов начат в 13:30, окончен в 18:20, то есть длился почти пять часов. Продолжен после отбоя, до половины четвертого утра. Протокол общий, с отметкой о перерыве. Таким приемом Хват будет пользоваться постоянно: либо допросы вообще не протоколировал, либо два, а то и три допроса объединял общим протоколом: начат тогда-то, прерван тогда-то, возобновлен тогда-то. Почти в каждом есть «вопрос» типа:
«Не достаточно ли сказанного, чтобы вы убедились, что следствию хорошо известна ваша антисоветская работа. Требуем прекратить запирательство, которое ни к чему не приведет»
[801].
Таково прямое свидетельство приязненных отношения следователя и арестанта.
А вот косвенное – одно из многих, вполне типичное.
А.М.Зеленый: «Он [следователь] встал и начал ходить по кабинету. Зашел сзади и схватил меня за волосы. <…> Быстро нагнув голову к столу, он начал стучать моей головой по столу, приговаривая: “Думай головой, а не ж… “ <…> И начал считать удары: раз, два, три и т. д. до 50, равномерно ударяя головою об стол. Второй рукой держа меня за плечо. <…> Снова равномерные удары головой об стол. Снова 50 ударов. “Ну? Что ты ломаешься, заставляешь меня быть невежливым». <…> «Ну что же, придется еще помочь твоей дурацкой башке”. Снова удары, снова счет: раз, два. В голове шум. Боль становится не так чувствительна, а он все считает, уже 100. Я начинаю плохо слышать, он все стучит. <…> “Я расколю сегодня твою дурацкую башку”. Он снова схватил меня за волосы и снова удары головой об стол… Я временами терял сознание… Я пришел в себя тогда, когда следователь совал мне в рот стакан с водой. Голова была мокрая. <…> Вдруг сильный удар в голову. <…> В руках у следователя было пресс-папье с мраморною плиткою. <…> Удар последовал за ударом. Голова покрылась шишками. Так с перерывами до утра, часов в 5 меня увели в камеру. <…> Я потерял слух. <…> Кроме того, у меня терялось чувство равновесия и я валился на бок. <…> В камеру вошла женщина-врач с старшим надзирателем. <…> Она осмотрела голову. Проломов нет. <…> Есть прорывы верхнего покрова кожи»
[802].
