Что значит – какие отношения?
С кем-то лучше, с кем-то хуже, но в целом хорошие, нормальные, деловые, официальные. Личных счетов ни с кем не было. Только отношения с Марголиным назвал ненормальными. Ученый секретарь ВАСХНИЛтребовал от Вавилова демонстративного выхода из Генетического общества Германии. Николай Иванович не соглашался. В том, что в Германии восторжествовал фашизм, Генетическое общество не виновато. Лучшие германские генетики, как Эрвин Баур (уже покойный), Рихард Гольдшмидт – его друзья. Они не расисты, им особенно тяжело, их надо поддерживать, а не отталкивать. Марголин напирал, видимо, имел директиву. Пришлось уступить, но отношения разладились. Самого Марголина партийная бдительность не уберегла…
На заполнение таблицы не могло уйти больше часа. О чем же шутил Хват остальные девять часов двух допросов?.. Об этом мы никогда не узнаем.
Утром Вавилов снова в его кабинете. После небольшого вечернего перерыва – всю ночь до 4:30 утра. Протоколов нет.
4.
Я был не совсем точен, написав, что наутро после ареста Николая Ивановича прошли обыски по всем его адресам.
В ВИР в Ленинграде, на улицу Герцена, 44, в рабочий кабинет директора, пришли три дня спустя, поздно вечером, когда в здании уже никого не было. Обыск длился до глубокой ночи. В качестве понятого присутствовал замдиректора по хозяйственной части Ф.В.Михайлов. Ему вручили копию протокола обыска. Наказ – держать язык за зубами.
Чем была вызвана такая таинственность?
Арест высокопоставленного, известного всей стране лица обычно сопровождался громовыми разоблачениями в печати, грозными требованиями покончить с ротозейством в его окружении, усилить бдительность, разгромить всё контрреволюционное гнездо. В данном случае этого не было. Даже уведомления о том, что Вавилов смещен со всех постов, ни в ВИР, ни в Институт генетики, ни в Президиум Академии наук не поступило.
Господствует мнение, что причиной тому была мировая известность Николая Ивановича.
Что правда, то правда: после смерти И.П.Павлова в России не было ученого, столь широко известного и популярного в мире. С этим Кремль должен был считаться. Советская пропаганда внушала миру, что СССР – царство подлинной (не буржуазной!) свободы. Многие деятели науки и культуры на Западе склонны были этому верить – их старались не разочаровывать.
Но, заключив пакт Молотова – Риббентропа в августе 1939 года, Кремль пожертвовал своей репутацией в кругах западной интеллигенции в пользу союза с Гитлером.
Поделив с Берлином сферы влияния, Кремль «мирно» присоединил часть Польши, три страны Прибалтики, Бессарабию, ввязался в войну с Финляндией. Был со скандалом удален из Лиги Наций. Великий вождь советского народа слал великому вождю нацистской Германии благодарственные телеграммы, газеты их тиражировали:
«Главе Германского государства Адольфу Гитлеру. Прошу Вас принять мою признательность за поздравления и благодарность за Ваши добрые пожелания в отношении народов Советского Союза. И.Сталин»
[815].
В таком контексте оглядки на общественное мнение Запада теряли смысл: скандалом больше или меньше – уже не имело значения.
Мне представляется, что арест академика Вавилова не стали афишировать не столько из-за его мировой известности, сколько из-за его популярности внутри страны. Тысячи ученых, агрономов, работников опытных станций лично знали Вавилова, испытывали на себе обаяние его личности, заряжались его энергией, руководствовались его идеями. Превращение академика Вавилова во врага народа сеяло смятение в головах и душах, парализовало работу целой научной отрасли, наносило новый удар по практике сельского хозяйства. Меньшим злом было подольше держать людей в неведении, ничего не объяснять: пусть недоумевают и постепенно привыкают.
Но шила в мешке не утаишь. После ночного обыска в ВИРе сотрудники обнаружили, что директорский кабинет – опечатан Поползли слухи, пересуды, толком никто ничего не знал.
Академик Вернадский узнал об обыске в квартире Вавилова лишь 26 августа, о его аресте – 14 сентября. В тот день к нему пришел Прянишников – он уже побывал в прокуратуре. Там его «успокоили»: всё будет выяснено, если Вавилов не виноват, будет освобожден. Вернадский записал: «Я никак не могу примириться – конкретно – с арестом Н.И.Вавилова. Напоминает всё это Одиссея и его спутников в пещере Полифема»
[816].
Полифем. Тупой и жестокий одноглазый циклоп – огромной физической силы. Сила есть – ума не надо.
М.А.Поповский имел возможность познакомиться с доносами тайных агентов НКВД, до сих пор не рассекреченными. Из них следовало, что «арест Вавилова произвел “убийственное” впечатление на всю Академию наук СССР. В агентурных донесениях тех месяцев говорится: академики убеждены, что арест произведен по настоянию Лысенко. Академик Лузин назвал арест “очередным ужасом”. За Вавиловым, сказал Лузин, не может быть никакого преступления, он – жертва клеветы и интриг. “Что они сделали! Они посадили в клетку гражданина мира!” – воскликнул академик Прянишников, когда до него дошли подробности ареста в Черновицах. Не остался равнодушным и президент АН СССР
В.Л.Комаров. Он сказал академику Завадовскому, что Вавилова посадили в тюрьму как жулика, разбойника и убийцу “за то, что он имел смелость не соглашаться с Лысенко”»
[817].
Разбросанные по всей стране ученики Вавилова не хотели верить в случившееся. Среди них упорно ходили слухи, что Николай Иванович переведен на секретную работу, хотя что секретного могло быть в его самой мирной профессии на Земле – профессии ученого-хлебороба!.. Появлялись «очевидцы», которые лицом к лицу сталкивались с Вавиловым в Москве или еще где-то, а он делал вид, что не узнает их, или даже подавал знак, чтобы его не останавливали… Мания секретности дурманящим туманом окутывала страну; любые нелепости казались правдоподобными, циркулировали годами. 7 ноября 1941 г., находясь в эвакуации в Йошкар-Оле,
С.И.Вавилов записал: «О Николае дурацкие радужные вести из Питера, от “прилетевших”». Через месяц, вернувшись в Йошкар-Олу из Казани: «О Николае вести от Шидлобского. Кто-то ему написал из Куйбышева, что Николай скоро приезжает в Казань. Во всяком случае, непонятно, кому это надобно выдумывать легенды? А между тем кто-то несомненно их выдумывает». И даже четыре года спустя, уже после войны: «О Николае по-прежнему неумирающие легенды. Видели в Симферополе»
[818].
