Вавилов настоятельно рекомендовал Н.П.Макарову прочитать статью, был готов послать в Воронеж оба номера журнала.
Интерес к автору столь убедительной и смелой работы привел Вавилов на лекцию Струве «Факт и идея Великой России». И испытал полное разочарование. Струве произвел на него отталкивающее впечатление.
«Лекция была, по-моему, возмутительная и бессмысленная <…>. Без всяких доказательств дали России эпитет и Великодержавной, и Святой, и Мировой, и еще с десяток. Причем излагалось всё это особым способом, вроде чревовещания. Ужасная это штука – союз экономической науки с богоискательством. На днях будет вещать другой экономист-богоискатель Булгаков, тоже, вероятно, в том же духе. И так темно нашему брату в “экономике”, а тут еще сами экономисты мутят. Безобразная эта штука национальная mania grandiosa [мания величия], в особенности скверно то, что несомненно культурные и талантливые [люди] заболевают ею»
[72].
Но от главного Вавилов отклоняется редко и ненадолго. Он ни на минуту не забывает, что жизнь коротка, в любой момент может оборваться, как только что оборвалась жизнь любимой сестры – такой молодой, полной сил, светлых надежд и планов! Подхлестывает и неопределенность его положения из-за этой проклятой войны: неизвестно, что будет с ним завтра или через неделю.
Поначалу казалось, что война продлится два-три месяца, от силы полгода. Но она затягивалась, становилась все более ожесточенной, втягивая в кровавое месиво все больше ресурсов, материальных и людских, подымая на поверхность муть самых отвратительных звериных инстинктов – ненависть, жестокость, национальную фанаберию, шовинизм.
В 1915 году правила призыва в армию были ужесточены: Николай Вавилов стал ограниченно годным. Это значило, что на убой его не пошлют, но в любой момент могут оторвать от любимого дела. Прервать работу, все больше набиравшую темп, было бы для него равносильно тому, как на полном бегу провалиться в пропасть. Но освобождение от призыва из-за дефекта зрения вскоре восстановили.
Логика исследования иммунитета растений требовала сопоставить взаимоотношения сортов с грибками-паразитами в разных природных условиях.
Воспользовавшись тем, что его сотрудница Александра Юльевна Туликова временно работала в Туркестане, на Заравшанском опытном поле, неподалеку от Самарканда, Николай Иванович шлет ей подробные инструктивные письма, материал, пинцеты, другие нехитрые инструменты. Она старательна и толкова, работает много, материал накапливается с удвоенной быстротой.
Вавилов поглощен своими исследованиями, грандиозные события, происходящие в стране, почти не находят отражения в его переписке. Правда, в одно из писем к Тупиковой в мае 1917-го вдруг врывается сообщение о митинге в Петровке, на котором была принята резолюция: институт закрыть, а всем студентам и молодым преподавателям предоставить себя в распоряжение революционной власти. Порыв коллективного патриотизма был ответом на декларацию Временного правительства о том, что новая Россия будет продолжать войну до победного конца.
Николай Иванович разделял общие чувства и, под впечатлением минуты, готов был вместе с сотоварищами ринуться в бой, оборвав «постановку новых предположенных опытов». Но то был порыв в «почти бредовом состоянии». Через пару дней пришло отрезвление, и все уже «смотрели с изумлением друг на друга, как вынесена была та резолюция»
[73].
Похоже, что происходящее в стране волнует Вавилова лишь с одной точки зрения: как политические пертурбации отразятся на научной работе? Когда Тупикова сообщила о волнениях в Туркестане, о попытках крестьян захватить земли Ката-Курганского опытного поля, об их столкновениях с полицией и аресте заведующего опытным полем В.С.Малыгина, он отвечал: «Надеюсь, что Вас[илий] Степан [ович Малыгин] уже на свободе и на опытном поле. Привет ему. <…> В Москве на днях был маленький съезд опытников-северян во главе с Н.М.Тулайковым. В общем революция мало тронула опытные поля, и скорее больше было оптимизма в сообщениях с мест, чем рассказов о вмешательствах новых хозяев. И, по словам Н.М.Тулайкова, так дело обстоит в Харьковском и Саратовском районах. О Туркестане в Петрограде ничего не знают. И, кажется, случай с Ката-Курганским полем единственный»
[74].
Вавилов поглощен скрещиваниями, наблюдениями, записями по растительному иммунитету. Мысленно он беседует с Мечниковым, консультируется с его учеником, видным иммунологом и бактериологом России Львом Александровичем Тарасевичем, ибо «в животном иммунитете много настоящей науки и есть что заимствовать»
[75]. Первый крупный итог будет им подведен только в 1919-м, через три года после смерти основоположника теории фагоцитов.
Склонившись над завершенной рукописью монографии «Иммунитет растений», Вавилов в последний раз перелистает ее и, прежде чем отнести на высший суд – Дмитрию Николаевичу Прянишникову, на титульном листе напишет:
Посвящается памяти великого исследователя иммунитета ИЛЬИ ИЛЬИЧА МЕЧНИКОВА
Он еще не знает, что история поставит рядом их имена. Как сказано в редакционном предисловии к одному из томов пятитомного издания его «Избранных трудов», «основоположником учения об иммунитете вообще был И.И.Мечников; основоположником учения об иммунитете растений к инфекционным заболеваниям является Н.И.Вавилов»
[76].
При активном содействии Прянишникова монографию напечатали в разоренной типографии Петровки. Вавилов сам помогал набирать, брошюровать, переплетать книгу. Труд получил высокую оценку. Так, В.А.Петров, в отсутствии Регеля получивший книгу в Отделе прикладной ботаники, тотчас написал своему шефу: «За это время вышла и получена Вами монография Вавилова “Иммунитет у растений. Москва, 1919”. Редкая книга, читается с большим удовольствием и дает столь глубокое и блестящее изложение предмета. Книга эта бесспорно будет датой не только в рассматриваемом вопросе. Так и напрашивается ряд любопытных параллелей и вопросов»
[77]. А сам Регель, вернувшись в Петроград, написал автору: «Ваш “Иммунитет” получил. Благодарю. <…> появление в свет подобной книги в настоящее время – событие»
[78].
Первая экспедиция
1.
