Роберт Эдуардович не понял – или не принял – шутки: «Вы пишете о каких-то великих преступлениях Петрограда. Это точка зрения москвича. Специфически петроградских преступлений не существует, но есть налицо величайшие всероссийские преступления. Главными виновниками я считаю 1) слишком долго удержавшийся старый режим и 2) безжизненность нашей интеллигенции. Созданное старым режимом нагромождение законов и примечаний к ним на старых законах Сперанского
[106] привело к такой неразберихе, что никто уже не мог жить по закону, а между тем весь, все больше усложнявшийся, невероятно тяжелый правительственный механизм покоился на этом беззаконии. Но Питер тут ни при чем: в Москве получилось бы то же самое. Что же касается нашей интеллигенции, прежде всего наших кадетов, объединяющих сливки нашей интеллигенции, то они и говорят и пишут красно и умно. Широта взглядов поразительная. Эрудиция большая, но… нет реальности. Ко всему конкретному относятся враждебно. Закон минимума не признается. Стремятся объять необъятное и к решительным определенным заключениям не приходят; вечно какие-то компромиссы и полумеры, чем и воспользовались гг. большевики».
Большевиков Роберт Эдуардович считал «даже не политической партией», а замкнутой группой сектантов. Они одержали верх, «потому что привыкли планомерно и решительно действовать в подходящий момент» – не в пример сливкам интеллигенции, к которым принадлежал он сам. Настроен был очень мрачно: «Неизвестно, выйдем ли мы с Вами живыми из этого хаоса. Это особенно сомнительно относительно меня, так как я не пойду на компромиссы…»
Любопытнейший документ! Передает настроения интеллигентов, воспитанных на либерально-демократических идеях XIX и начала XX века. Они сознавали обреченность царского строя, приветствовали его падение, верили в светлое будущее, которое открыл перед Россией Февраль 1917-го, и совершенно не были готовы к Октябрю.
Мне вспоминается рассказ писателя Льва Ивановича Гумилевского. Летом 1917 года он, молодой начинающий литератор, работал в Питере в меньшевистской газете. Настроение было радостное, все жадно следили за событиями, горячо спорили, с нетерпением ждали перемен, уверенные, что все перемены – к лучшему.
Однажды в редакцию зашел старый революционер, один из лидеров меньшевизма, Павел Аксельрод. Сотрудники сгрудились вокруг него, ожидая пламенных, мобилизующих слов. Но Аксельрод был мрачен. Видя возбужденные, полные нетерпения молодые лица, старый революционер печально сказал:
– Эх, молодежь, молодежь! Рано радуетесь. Вы не знаете, что нас ждет. Будут у нас свои Робеспьеры и свои Бонапарты. Будет много крови…
Оглядев притихшую молодежь усталыми глазами, он махнул рукой и, сутулясь, пошел к выходу.
Вавилов в Саратове ни о чем подобном не слышал, но письмо Роберта Эдуардовича его встревожило. Желая его успокоить, ответил библейским изречением: «Несть власти аще не от бога». И добавил: «Ученому комитету в политику вмешиваться резону нет».
Этим он и руководствовался.
А что до Регеля, то не идти на компромисс с новой властью он не мог. Он и сам это чувствовал, ибо в том же письме есть такие строки: «Остается делать вид, будто ничего не случилось, и продолжать работу ничтоже не сумняшеся, опираясь на то, что наука не только аполитична и интернациональна, но даже интерпланетна, так как и на Луне, и на Марсе господствуют те же законы природы, что и на Земле».
В следующем письме Вавилову, отвечая на вопрос об отношении новых властей к Сельскохозяйственному ученому комитету, он отмечал: «Отношения Ученого комитета к сферам установились 2 недели назад. На всё соглашаются и всё подписывают, но обещания плохо исполняют. Посмотрим, что дальше будет».
8.
О том, что было дальше, узнаем из писем одного из ведущих сотрудников Отдела прикладной ботаники Александра Ивановича Мальцева. В ноябре 1917-го Регель послал его в Каменную степь – спасать тамошнюю Опытную станцию.
В ведении Отдела прикладной ботаники было четыре опытных станции: в Новгородской губернии, в Лифляндии, в Туркестане и в Каменной степи (Воронежская губерния). Пятая – в Саратовской губернии – была создана Н.И.Вавиловым. Станция в Каменной степи была основана еще Докучаевым, но неожиданно она осталась без директора: он заболел и уехал лечиться в Петроград. Срочно требовалось замена.
Мальцев добирался до нее целую неделю. Значительную часть пути простоял на открытой тормозной площадке товарного вагона и отморозил пальцы на ногах: не мог втиснуться в переполненный вагон.
На Станции застал всё в страшном запустении. Изгородь во многих местах была проломана, обветшалые сараи могли в любой момент завалиться, дома служащих нечем было отапливать, земельные участки для посевов вытоптал скот, семенной материал был изгрызен и перемешан мышами.
Наибольшая опасность была в том, что крестьяне ближайших деревень, подстрекаемые лозунгом «Грабь награбленное!», захватят и распашут земли Станции – тогда их уже не вернуть. Прихода большевиков крестьяне ждали с нетерпением, сотрудники Станции – со страхом. «В общем, здесь настроение у всех нервное, тревожное. Одно время, перед праздниками, боялись разгромов», – писал Мальцев Регелю 18 января 1918 года.
А вот что он писал 3 июля: «Обнищали до крайности, сидим без копейки денег, запасы муки и картофеля почти истощились, а купить не на что… Грабители, вооруженные и в солдатской форме, нападают не только на отдельных лиц, но даже на целые селения. Делали они “визиты” и на опытную станцию. Избили приказчика, сняли изгородь, которая была вокруг питомника… Таловский совет выдал нам три винтовки с пулями для защиты имущества. На отделении трое мужчин – Гринцевич, Кожухов и я, а остальные – женщины с детьми (семья Кобяковых, Трауцкой и Ефремова)… Удастся ли нам с винтовками сохранить отделение, покажет будущее. Атмосфера все более и более усложняется. В моей Короче, сообщили в письме родственники, была устроена Варфоломеевская ночь – вырезали около 400 человек интеллигенции… Что делается в Петрограде? Есть ли хоть какой просвет на лучшее будущее? Здесь жизнь становится все более и более опасной… Продолжаю собирать растения и изучать каменностепную флору»
[107].
За годы Гражданской войны местность, где находилась станция, переходила из рук в руки двадцать три (!) раза
[108]. Связь с Петроградом прерывалась на много месяцев, Регель не мог перевести Мальцеву даже тех скудных денежных сумм, которые Ученому комитету удавалось получать от Наркомата земледелия, коему он был переподчинен. Сотрудники голодали, ходили в тряпье, продолжали бороться за выживание станции. Дважды Мальцев отряжал одного из них, Кожухова, в Петроград, чтобы тот лично доставил деньги. Кожухова он считал надежным человеком, и не ошибся. С невероятными трудностями тот добирался до Петрограда и с огромной по тем временам суммой, составлявшей зарплату сотрудников за пять-шесть месяцев, пускался в обратный путь, рискуя стать жертвой нападения разбойничьих банд. Деньги доставлял в целости и сохранности. Но они едва покрывали задолженность по зарплате. На операционные расходы денег не было.
