Этого не могла понять Екатерина Николаевна. Она привыкла смотреть на него, как старшая сестра на младшего брата. То, что было в нем вроде бы внешним и от чего, как она надеялась, он постепенно избавится, – его импульсивность, горячность, зажигаемостъ, – лишь усиливались в нем. Планы, с которыми он носился, были ей не особенно интересны; в доме толклись люди, которые были ей чужды. Калейдоскоп чужих лиц был для нее мучителен.
Вавилов мог прийти домой в два часа ночи. И не один, а с приятелем, дабы продолжить деловой разговор. Если жена не спала, поджидая его, мог попросить наскоро приготовить поесть.
Приготовить еду ей всегда было трудно, а в то голодное время в доме часто ничего не было. Но не это было самым обидным и горьким. Ведь он знал, как тяжелы ей ночные налеты визитеров, но не прекращал их. К тому же рационально мыслящая Екатерина Николаевна не могла понять, зачем люди обедают в два часа ночи, когда можно пообедать в два часа дня.
А ему непонятна была ее расчетливость, становившаяся все более мелочной. Еще в Москве, ожидая ребенка, она шила распашонки руками, хотя у нее была швейная машинка. Объясняла, что так меньше уходит ниток…
Даже ее заботливость выливалась в такие формы, что становилась в тягость. Л.П.Бреславец вспоминала, как Вавилов появился в Москве на каком-то не очень обязательном совещании, когда без крайней нужды никто не пускался в путь по перегруженным железным дорогам, где свирепствовал тиф. Увидев его, она ахнула. На ее вопросы Вавилов ответил с досадой.
– Да, я уже в вагон садился, а меня всё держали за фалды.
Было ясно, что за фалды держала Екатерина Николаевна.
Ее беспокойство более чем понятно. Но стремление удержать Николая ради его же безопасности лишь раздражало его. Отношения становятся всё отчужденнее.
Летом 1920 года, когда Вавилов с группой ученых и двумя ученицами отправился в путешествие вниз по матушке по Волге, она с полуторагодовалым Олегом вернулась в Москву – под заботливое крыло Александры Михайловны. Год с небольшим, прожитый ими вместе в Саратове, был для нее годом ссылки. Николай Иванович это сознавал и ее не удерживал.
2.
В Государственном архиве Саратовской области сохранился документ под названием «Формулярные сведения», заполненный Леночкой Барулиной 10 апреля 1917 года, при прохождении практики на опытной станции. Документ обнаружила Маргарита Шашкина, любезно предоставившая его автору. В формуляре указано, что Е.И.Барулина, 1895 года рождения, дочь крестьянина, старообрядка, девица, окончила Саратовскую 1-ю министерскую гимназию; практику проходила в отделе полеводства, с 1 апреля по 6 августа 1917 года работала в вегетационном домике, за что получала 50 р. в месяц. Все графы формуляра заполнены на пишущей машинке, но дата окончания службы вписана от руки, – видимо, позднее
[124].
Став преподавателем Высших сельскохозяйственных курсов, Николай Иванович активно вовлекал студентов в изучение сортового материала. Леночка уже имела небольшой опыт работы на опытной станции, и он поручил ей заняться двумя родственными бобовыми культурами: чечевицей и викой.
В теплых краях вика засоряет поля чечевицы, а с продвижением к северу вытесняет ее и сама становится культурной. Как сорнополевая рожь! Получалось, что такие вытеснения – закономерный этап в историческом развитии земледелия! В этом надо было разобраться и, в первую очередь, тщательно проработать систематику чечевицы и вики. Материал был обширный: коллекции, привезенные Вавиловым из Петровки, сборы его ирано-памирской экспедиции.
Леночка с большим старанием взялась за дело и прямо на глазах становилась «королевой» чечевицы. Николай Иванович поручил ей также работу с одной из разновидностей пшеницы.
Поначалу он мало отличал Леночку от других студенток. Но со временем ее старательность, сообразительность и преданность делу трогали его всё сильнее.
3.
В январе 1920 года неугомонный Вавилов выступил с инициативой – созвать в Саратове Всероссийский съезд селекционеров, третий по счету и первый в тот турбулентный период. На разосланные по всей стране приглашения откликнулись многие. В их числе будущий академик Л.С.Берг и профессор Ю.А.Филипченко из Питера, профессор С.И.Жегалов и цитолог А.Г.Николаева из Москвы, будущий академик Б.А.Келлер из Воронежа, не говоря уже о саратовцах – Н.М.Тулайкове, Г.К.Мейстере и других.
Семь лет, с начала мировой войны, российские ученые были оторваны от мировой науки и три года – из-за войны гражданской – друг от друга. Не всем удалось уцелеть в эти страшные годы; о судьбе других ничего не было известно, о третьих ходили неясные слухи. И вот появилась возможность встретиться, поделиться пережитым, рассказать о том, что удалось сделать за эти годы, узнать, что сделано коллегами.
Вавилов был не только организатором, но душой съезда, ведущим действующим лицом. Его доклад стал главной сенсацией съезда. 4 июня С.И.Жегалов писал жене: «Утром отправил тебе письмо и сейчас же после первого заседания съезда пишу тебе второе. Заседание это было исключительно интересным и оставило на редкость сильное впечатление. Это был большой триумф Николая Ивановича, который будет продолжаться при каждом его выступлении. Он сделал интересный, исключительно интересный доклад с громадным количеством удивительно хороших демонстраций. Когда он кончил, к кафедре подошел старый ботаник Заленский и взволнованным голосом заявил: “Господа, настоящее заседание уже стало историческим, и биологи могут приветствовать своего Менделеева”»
[125].
Доклад Вавилова был посвящен закону гомологических рядов в наследственной изменчивости.
С докладами на съезде выступили также три ученицы Вавилова, в их числе Елена Барулина. Название ее доклада: «О вике, засоряющей посевы чечевицы».
Сразу после съезда Вавилов начал подготовку экспедиции в низовья Волги – она состоялась в августе. В ней приняла участие и Леночка Барулина.
В конце концов произошло то, что должно было произойти.
Объяснение было бурным, взволнованным, невразумительным.
Не успев до конца выяснить отношения, Вавилов умчался на новый съезд, по прикладной ботанике, его созвали в Воронеже.
Сразу же ей написал. В основном о съезде, о коллегах, которых не видел три года, о большом интересе к закону гомологических рядов; о том, что его просят выступить с докладом о рядах, к чему он не готовился. И только две скупые строчки о самом главном для них обоих: «Я очень хотел бы, чтобы ты была со мной. Так много надо еще видеть, надо понять друг друга»
[126].
