Важно не только то, что в лаборатории Моргана Вавилов окончательно убедился в правоте хромосомной теории. Для него, может быть, главным было другое. Он еще раз увидел, насколько глубокий теоретический поиск, подтверждаемый фактами, плодотворнее простого накопления фактов, чем, по существу, исчерпывалась работа его коллег из Вашингтонского бюро растениеводства. Собирая по всему свету различные сорта и разновидности растений, они делали великое дело. Но чтобы экспедиции были осмысленными, чтобы маршруты их выбирались не вслепую, нужно было проникнуть в законы происхождения и эволюции культурных растений, а к этому они были равнодушны.
5.
В Соединенных Штатах Вавилов провел три месяца, и каждый день почти физически ощущал, как быстро тает этот срок. Думал о том, как закрепиться в Америке, то есть обеспечить поставку семян и литературы после своего отъезда. Конечно, он завел связи, заручился обещаниями продолжать контакты, но этого было недостаточно.
В городке Фарго, штат Северная Дакота, где Вавилов знакомился с работами семеноводческой станции местного сельскохозяйственного колледжа, ее руководитель Генри Болли, профессор Дакотского университета, передал ему письмо от неведомого Дмитрия Николаевича Бородина. В письме предлагалось организовать «трансплантацию американских культурных и диких растений в Россию».
Через несколько дней Николай Иванович был в Калифорнии. На письмо Бородина он еще не ответил и вдруг столкнулся с ним в университете Беркли, на кафедре генетики профессора Эрнста Бэбкока. Бородину он сказал:
– Записку получил. Слово трансплантация нужно заменить словом интродукция. Идея правильна. Предложение принимаю. Подробности вечером.
Письмо Н.И.Вавилова Г.С.Зайцеву от 28Л1.1922. Копия в архиве автора.
Тем же вечером, 20 сентября 1921 года, между ними был «заключен письменный договор об организации мною интродукции культурных и диких растений из Нового Света в Россию»
[184].
Бородин был растениеводом и энтомологом, окончил Петроградский университет, работал на Полтавской опытной станции у Сергея Федоровича Третьякова, которого Вавилов высоко ценил со времени своей студенческой практики. В США Бородин приехал осенью 1918 года. Бежал ли он от большевиков, или был ими командирован, мне выяснить не удалось. Возвращаться в Россию Бородин не собирался, но поработать для нее был не прочь. Энергичный, инициативный, профессионально подкованный, уверенный в себе, он производил впечатление человека, знающего в Америке все ходы и выходы.
Составленный наскоро договор юридической силы не имел: у Вавилова не было таких полномочий. Но соглашение было полезно для дела. Николай Иванович без колебаний его подписал и снабдил Бородина финансами на первое время – из тех сумм, что ему были выданы на командировку. Бородин стал главой Нью-Йоркского отделения Отдела прикладной ботаники.
Он должен был отслеживать всё новое в ботанической и агрономической науке Соединенных Штатов, поддерживать и расширять связи с учеными, закупать и отправлять в Россию семенной материал, литературу, оборудование.
Забегая вперед, скажем, что деятельность Бородина на протяжении ряда лет была очень плодотворна, но самого Дмитрия Николаевича она не удовлетворяла. Свои задачи и цели он видел не такими, какие ставил Вавилов. Многое осложнялось особенностями характера Дмитрия Николаевича. Ему всюду мерещились враги, конкуренты, стремившиеся его обделить, ущемить, обойти. Он платил им тем же, из-за чего возникали болезненные конфликты; сведения о них доходили до Москвы, вызывали раздражение в Наркомземе. Это грозило самому существованию Нью-Йоркского отделения: ведь средства на него каждый год надо было заново пробивать. Николай Иванович защищал Бородина в Наркомземе, сглаживал острые углы и в то же время старался деликатно, но настойчиво умерять его аппетиты. Для этого требовалась бездна такта, терпения. Извивы их отношений рельефно отображены в обширной переписке. Вот отрывок из большого письма Вавилова от 3 февраля 1924 года: «Поменьше теребите НКЗ, это нервирует, и так как есть некоторые, как Вам известно, “данные”, то это особенно невыгодно. Мне не хочется писать на эту тему подробнее Вам, но то, что было год назад, снова почему-то всплыло: боюсь, что благодаря Вашей шумливости, резкости и некоторой грубости»
[185].
Сотрудничество с годами становилось более трудным и менее продуктивным. Бородин все небрежнее относился к запросам Вавилова, так что их приходилось по нескольку раз повторять, и в конце концов вышел из-под его опеки: стал-таки представителем НКЗ. При очередной реорганизации его Бюро было снято с баланса, как и предсказывал Вавилов.
Оставшись не у дел, Дмитрий Николаевич брался за одно, другое, третье.
Вдруг обратился к Вавилову с просьбой дать рекомендации для работы у Т.Г.Моргана в Калтехе или у Э.М.Иста в Гарвардском университете. Николай Иванович долго не отвечал, а получив повторный запрос, вежливо отказал. Письмо очень характерно для стиля Вавилова. Его доброжелательность к людям никогда не переходила в бесхребетность.
29 апреля 1929 г., Д.Н.Бородину: «Рекомендацию не писал, просто думая, что она не имеет никакого значения для Вас, ибо Вы сами можете дать кому угодно рекомендацию, зная всех и всё, и можете сами великолепно ко всем непосредственно обратиться. Мое значение Вы, несомненно, преувеличиваете, в особенности за границей. Мы только начинаем работать, и люди скромные. <…> Вообще, сколько мне известно, Морган довольно замкнут. В биологической литературе он прекрасно информирован, так как связан со всеми генетиками мира. Думаю, что Вы сгоряча захотели у него работать. Сам он уже старик. Если идти к нему работать, то надо всё остальное оставить.
Ист, насколько я его знаю, человек очень угрюмый, мальтузианец, прекрасный, конечно, ученый. Знаю я его очень мало, видел его в жизни полчаса, и того меньше. <…> Словом, не писал Вам рекомендации, да, по совести говоря и откровенно, у меня не было уверенности, что Вы действительно сможете да и захотите отойти от всего и уйти нацело в узкую научную работу монастырского типа. Лаборатории Моргана и Иста – это монастыри, и идти туда нужно монашески настроенным. До сих пор, по-моему, у Вас монашеского настроения не было, и оно не очень свойственно Вашей натуре. Если же, паче чаяния, оно снизойдет на Вас, то Вы и без всяких наших рекомендаций будете приняты иноком в любую обитель. Смущать же монастыри не монахам не стоит, иначе они выйдут из баланса. Литературой мы Вас снабжаем аккуратно, и так будет и впредь»
[186].
Появление Бородина в лаборатории Моргана оставило след в переписке Феодосия Добржанского, который в то время работал у Моргана. Добржанский писал в Ленинград своему учителю Ю.А.Филипченко: «Из новостей наших отмечу одну крайне неприятную. Появился тут Бородин, и Морган имел неосторожность разрешить ему два месяца работать в качестве гостя. Надо Вам сказать, что этот Бородин – тип весьма гнусный во всех отношениях. Некоторые называют его прямо жуликом. Он собирается работать с митогенетическими лучами, но ему не лучи нужны, а нужны деньги. Соседство с этим типом крайне отвратительно, и вряд ли знакомство с ним послужит к повышению мнения о русских. Хуже всего то, что он все время играет роль моего приятеля и гостя. Так что я счел нужным прямо сказать Моргану, что я ни в коем случае его не рекомендую и за его деятельность не отвечаю. В общем, черт бы его взял»
[187].
