Вавилов добился открытия Отделения на Кубани, оно стало основной экспериментальной базой Отдела на юге России. Его возглавил А.А.Орлов, чьи деловые качества Николай Иванович высоко ценил.
Пангало, специалист по бахчевым культурам, не захотел оставаться в Ташкенте и перебрался в Москву. Николай Иванович этого не одобрял, но административное давление на сотрудников было не в его правилах. Пангало стал заведующим музеем Московского отделения.
Среднеазиатское отделение возглавил А.К.Гольбек, но более надежным сотрудником Вавилов считал Зайцева и просил его курировать это отделение.
Несколько позднее из Тифлиса перебрался в Ленинград ботаник Петр Михайлович Жуковский, а из Москвы – молодой генетик, автор блестящих работ по отдаленной гибридизации Георгий Дмитриевич Карпеченко.
Библейский мудрец царь Соломон сказал, что есть время разбрасывать камни и время собирать камни. Но есть и личности, созданные для того, чтобы собирать, и для того, чтобы разбрасывать. Николай Вавилов был собирателем. Не только растений, но и людей.
Процесс «великого переселения» ботаников, селекционеров, агрономов не всегда проходил гладко. Не все одобряли стремление Вавилова объединить крупных ученых разных специальностей в один мощный кулак. Так, Сергей Иванович Жегалов, возглавивший Селекционную станцию Петровки после отъезда в Литву Рудзинского, жаловался, что Вавилов «благодаря обилию средств обескрыливает все учреждения и стягивает к себе все лучшие силы». Жегалов выражал не только свое мнение.
Между тем обилие средств, как мы видели, было таково, что часто в Отделе не было денег на почтовые марки! Ученые переходили на работу к Вавилову, как правило, на более низкие должности, чем они могли бы занимать в других учреждениях, а значит, и с меньшей оплатой. Как писал Николай Иванович Бородину 3 февраля 1924 года: «Сметы наши настолько малы, что, в сущности, смысл существования учреждения начинает исчезать; второй месяц у нас нет средств на пересылку книг, бандеролей; ставки Вам известны: на круг для научного работника по-старому 5–7 руб. в месяц»
[244].
«Временные» трудности носили затяжной характер. В 1931 году Вавилов писал наркому земледелия Я.А.Яковлеву: «Работа общих институтов происходит в трудных условиях еще и потому, что оплата труда у нас ниже, а требования к работнику выше, чем в специальных институтах, состоящих на бюджете трестов. [Имеются в виду Сахаротрест, Хлопковый комитет, Резинотрест и т. п.] Ассистент общих институтов занимает в специальных [специализированных] институтах должность ученого специалиста и оплачивается соответственно выше. Возможность же работы в отраслевых институтах в смысле бюджета, штата также несравнимо выше»
[245].
Ученых, переезжавших в Петроград, не сразу удавалось обеспечить жильем. Да и жизнь в Петрограде оставалась более трудной, чем в Киеве или Тифлисе, Воронеже или Москве.
«Публика живет у нас на круг на 2 червонца. Что будет к осени, не знаю, но это обстоятельство весьма и весьма трудное, прожить на эту сумму в Питере мудрено. Совместительство найти трудно и не сразу удается. Вот эти обстоятельства, к сожалению, надо иметь в виду, они от нас не зависят»
[246].
О том, какие требования Вавилов предъявлял к специалистам, даже к начинающим, говорят строки из того же письма Подъяпольскому – в связи с желанием его сына Сергея, оканчивавшего Петровку, работать в Отделе прикладной ботаники: «Если хочет к нам, то пусть [по]работает сначала у Жегалова в Петровке, как Вы предлагаете, а потом начнем мерекать насчет Питера, по приезде [из Афганистана]. Если захочет всерьез делаться прикладным ботаником, то постепенно будем вводить его во всё, что подведомственно прикладной ботанике. Пусть овладеет английским, французским и немецким языками»
[247].
И все же не только новички, но и маститые ученые охотно покидали насиженные места, оставляли лаборатории, кафедры, опытные станции и шли работать в Отдел прикладной ботаники к Вавилову. Он умел направлять усилия многих и разных ученых в русло единого стратегического замысла, но не покушаться на их творческие индивидуальности. У каждого были излюбленные темы, особый исследовательский почерк – Вавилов это ценил и ни в коем случае не хотел подавлять. Сознавая себя частью большого целого, люди чувствовали, как раздвигаются горизонты, как их малая, узконаправленная работа становится частью большого дела.
Едва обосновавшись в Петрограде, Вавилов направил в разные агрономические области страны специалистов для изучения местной культурной флоры и составления монографий по типу его собственной монографии о полевых культурах юго-востока. Так создавалась многотомная «Культурная флора СССР», которую Вавилов начал выпускать под своей редакцией.
Параллельно Отдел (с 1924 года – Институт) прикладной ботаники вел ботаническое определение растений по отдельным культурам, для чего были созданы соответствующие отделения.
Не довольствуясь чисто ботаническим изучением, Вавилов создал отделы физиологии, генетики, цитологии, иммунологии, лабораторию мукомольных и хлебопекарных качеств хлебов.
Он расширял сеть опытных станций – от западных рубежей до Владивостока и от Заполярья до Средней Азии. «До 1930 года Н.И.Вавилов организовал в системе ВИРа 20 опытных станций и 60 испытательных участков»
[248]. Параллельно он расширял сотрудничество с опытными станциями, которые не входили административно в состав его Института.
Как начальник Вавилов был мягок, снисходителен. Прощал промахи и недочеты, старался обходиться без выговоров или других административных мер. Если все-таки к ним прибегать приходилось, он старался перепоручить применение их своему заместителю:
– Проверни, Евграфыч, это дельце – у тебя сердце волосатое…
Но как руководитель Вавилов был требователен. Умел поддержать сотрудника в трудную минуту, умел и отчитать его. Примеры того, как он отчитывал через океан Бородина, мы приводили.
А вот штрих, еще более выразительный и, что важнее, результативный.
Три года велась переписка Вавилова с директором Тифлисского ботанического сада П.М.Жуковским об экспедиции в Малую Азию. Вавилов давал многочисленные советы, подробные инструкции, обещал достать деньги, выхлопотать визу на въезд в Турцию. И вдруг стал замечать, что колеблется сам Петр Михайлович. В Тифлис летит письмо: «Очень будет досадно, если экспедиция не состоится, и на сей раз, думаем, – может быть, ошибочно, – по Вашей вине. Экзамены, посевы, лекции, всё это настолько маловажно в конце концов по сравнению с поездкой в Мал[ую] Азию, что аргументом задержки служить не может <…>. Так вот-с, Петр Михайлович, нужно побольше определенности и прежде всего относительно Вашей поездки. Если Вам по каким-либо причинам принять участие в экспедиции затруднительно, я готов лично сам ехать в Малую Азию, если не в нынешнем году, то в следующем. До сих пор мы считали, что Малая Азия за Вами. Все мы здесь по всем культурам чрезвычайно заинтересованы в осуществлении экспедиции в Малую Азию во что бы то ни стало».
