Зато люблю ничего не делать.
Мне нравится, когда меня оставляют в покое.
Но, может быть, агрессия – это тоже способ общения? Возможно, это чудовищное дитя матери-природы пытается вступить с нами в контакт. Но делает это весьма неловко.
Она обхватывает Эдипа щупальцем, поднимает в воздух и швыряет на палубу. Не лучший способ наладить отношения с представителем другого вида.
Медуза подныривает под нос корабля и поднимает его так, что едва не переворачивает. Мы достаем анкхи. Я на секунду отключаюсь от реальности и думаю, что эта медуза-монстр, как и все мы, просто ищет любви.
Как же сказать ей: «Давайте все успокоимся и поговорим. Что именно вас беспокоит?» Ей нужно оказать поддержку. Проявить интерес к ее повседневным делам. «Как вам живется там, в глубине? Легко ли найти друга такого же размера? У вас есть дети? Чем вы занимаетесь, когда не нападаете на корабли, на которых полно людей?» Но у медузы нет рта, она не может говорить с нами, а я не такой уж большой специалист по межвидовым коммуникациям.
Битва с медузой продолжается несколько часов. Чудовище в сиреневых кружевах снова и снова пытается нас уничтожить. Из ее щупалец вылетают маленькие отравленные жала.
Зрячий полубог ранен, но это не смертельно.
Вдруг щупальце обхватывает Афродиту и поднимает над палубой. Мы спешим к ней на помощь. Град отравленных жал обрушивается на нас и не дает приблизиться. Я отсекаю щупальце выстрелом из анкха. Побледневшая Афродита укрывается вместе с нами на капитанском мостике, и мы стреляем в монстра из иллюминаторов.
Сначала настоящая Медуза Горгона, теперь это чудовище, названное ее именем. Вдруг монстр снова пытается опрокинуть парусник. И тут Эдмонда Уэллса осеняет:
– Голова! У нас есть голова Горгоны!
Никто не хочет к ней прикасаться, и тогда Эдип соглашается помочь, ведь он слеп и ему не грозит опасность превратиться в камень.
Он привязывает к поясу веревку, чтобы медуза не утащила его за борт.
Бывший царь Фив, победитель Сфинкса гордится тем, что мы ему доверили такое опасное дело. Он выходит на палубу, где извиваются сотни щупалец, похожих на тычинки кошмарного цветка.
Эдип встает на носу корабля и замирает. Щупальца яростно молотят воздух.
– Чего он ждет?
– Когда чудовище покажет из воды то, чем оно смотрит, – отвечает Уэллс.
– Но как он об этом узнает?
– По звуку.
Щупальца поднимаются над Эдипом, осыпают его ядовитыми жалами. Одно из них попадает ему в грудь, от боли он падает на колени, выронив мешок с головой Горгоны.
– Он все провалит! – восклицаю я.
Но Эдип, морщась от боли, на ощупь находит мешок. Когда тело медузы поднимается из воды, Эдип разворачивает голову Горгоны. Женщина-Медуза против чудовища-медузы.
Медуза ныряет, чтобы спастись от опасности, но Эдип разбегается и бросает голову с волосами-змеями, которая, качаясь на волнах, оказывается напротив органов зрения чудовища.
Длинные щупальца замирают. Твердеют. Становятся серыми. Мы видим, как это все происходит. Каменные щупальца-лианы вцепились в корабль, как сотни длинных пальцев. Под нашим парусником теперь риф из окаменевшей медузы.
Эдип неподвижно стоит, напрягая слух, пытаясь понять, что происходит.
Мы испускаем победный вопль, поздравляем друг друга.
Афродита бросается к Эдипу, чтобы помочь ему. Она вытаскивает жало из его груди, отрывает кусок своей тоги и перевязывает его рану.
Нам приходится спуститься на окаменевшую медузу, чтобы, помогая себе веслами, столкнуть парусник в воду.
– Не знаю, как вы, а я очень хочу есть, – говорит наш герой.
Мы обыскиваем корабль. Эдмонд в трюме находит ящик, наполненный припасами. Сухари, печенье, сушеные фрукты, кувшины с маслом, амфоры с водой и вином, солонину.
Афродита вызывается приготовить обед. Воспользовавшись тем, что ветер утих, зрячий полубог закрепляет штурвал так, чтобы корабль не сбился с курса и присоединяется к нам. Он достает из своего рюкзака девятиструнную лиру и, быстро настроив ее, берет несколько аккордов.
Теперь я его узнал. Это Орфей, он играл на празднике перед началом Финальной Игры. Он зарос бородой, и черты его лица невозможно различить.
Его пение восхищает нас и успокаивает.
Мы находим в капитанской каюте скатерть, тарелки и приборы и садимся за стол. Приятно отдохнуть после того, как пережил такое.
Первое блюдо Афродита приготовила из вяленого мяса цыпленка, пожарив его молнией из анкха. Она подала его с финиками и инжиром в оливковом масле. В соусе плавают кусочки хлеба. Я с отвращением отталкиваю тарелку.
– Тебе не нравится? – спрашивает Эдип.
– Я не ем детей.
Эдип удивляется, и я объясняю.
– Любое живое существо имеет право стать взрослым.
Афродита растрогана.
– Значит, ты не ешь ни телятины, ни мяса молодого барашка, ни молочных поросят? Ни даже яиц?
– А икру ты тоже не ешь?
– Яйца – это не дети, – уточняю я.
– Но этот цыпленок уже умер, и он не оживет, оттого что ты не станешь его есть, – говорит Орфей.
– Даже на Земле-1 отказ есть детенышей ни к чему не привел, – добавляет Эдип.
– Вовсе нет. В мое время пищевая промышленность была полностью компьютеризирована, и производство соответствовало спросу потребителей, – говорю я.
– Это только так кажется, – возражает Орфей, – Ведь эти твои компьютеризированные производители не стали выпускать мальков в воду, чтобы те стали взрослыми рыбами. Заметив, что спрос изменился, они просто стали производить меньше рыбы. Вот и все.
Эдип кивает, поддерживая его слова.
– Не существует ни одного сценария, согласно которому этот цыпленок мог бы стать взрослой птицей. Его судьба была определена с рождения.
Афродита тоже отодвигает тарелку. Теперь она ест только хлеб, размоченный в вине.
– Ни один цыпленок представить себе не может, что такое человек, по воле которого он рождается и умирает.
– А что, если бы человек мог говорить с цыпленком, объяснить ему? – говорю я.
– Он бы только испугал его. Цыпленок разгневался бы на человека за смерть своих братьев и сестер, родителей, убитых лишь для того, чтобы человек мог насладиться его вкусом и набить себе живот.
Обед продолжается в тишине. Я вспоминаю войну, людей, погибавших на бойнях.
Я вспоминаю слова Люсьена Дюпре, когда он еще был просто богом-учеником. Он встал и провозгласил: «Мы считаем себя богами, а на самом деле у нас та же власть, что у забойщика свиней». И он стал богоубийцей ради того, чтобы мы осознали необходимость защитить смертных от власти богов.
