Оказалось, что девушка учится в медицинском институте и во время студенческих каникул ездила к престарелой бабушке в деревню. Узнав, что молодой попутчик по профессии геолог, Валентина пришла в восторг и засыпала его вопросами о трудной, но романтической профессии. Одним словом, весь оставшийся до столицы путь они провели в дружеской беседе.
Расставаться на вокзале не хотелось. У обоих сложилось такое впечатление, будто они знали друг друга множество лет. Обменялись координатами: Александр чиркнул на листке блокнота номер рабочего телефона, а Валентина продиктовала адрес квартиры, где снимала с подругой небольшую комнату.
Новицкая была скромной и порядочной девушкой.
«Не позвонит», — сразу понял Васильков. И денька через три, отоспавшись, отдохнув и приведя себя в порядок, решил наведаться к ней сам.
Он подарил ей букетик ромашек и пригласил прогуляться по вечерней Москве. Валя хоть и не показывала вида, но очень обрадовалась визиту молодого человека. И с радостью согласилась погулять.
Так начались их долгие и крепкие отношения.
Александр ушел на фронт в июне сорок первого, случилось это как-то неожиданно и быстро. Они даже не успели толком попрощаться — Валя отпросилась с дежурства и прибежала на вокзал, где пыхтел паром его воинский эшелон. Обнимая друг друга, они поклялись встретиться в Москве после войны. И встретились. Правда, чего это обоим стоило…
Александр вернулся с фронта, получив несколько ранений и побывав у той черты, за которой гуляла смерть. Досталось и Валентине. Ее мама отправилась в эвакуацию в райцентр под Владимиром. Туда же съехались и две другие ее сестры со своими детьми и внуками. В общем, народу в небольшом домике собралось немало — шесть взрослых женщин и семеро детей в возрасте от года до четырнадцати. Всю эту ораву надо было чем-то кормить. Огород с плодовым садом, конечно, здорово помогал, однако требовалось и что-то посерьезнее овощей и фруктов.
К слову сказать, Валиной маме и одной из ее сестер тогда здорово подфартило — их приняли на работу в единственный цех, где пекли пирожки и булочки, которые продавали на улицах райцентра. Сестры работали в разные смены и приноровились после рабочего дня выносить в складках фартука по одному промасленному пирожку. Дома, добавляя то немного капусты, то свеклы, то картошки, из пары этих пирожков варили похлебку для всей огромной семьи. В общем, выживали как могли.
И вот однажды какой-то доброхот донес на маму Валентины. Ее арестовали и куда-то увезли. Родственники сообщили о несчастье Валентине, прервавшей на время войны учебу в медицинском институте и сейчас работавшей медсестрой в одной из московских клиник.
Валя знала о тяжелейшем положении своей семьи, да и других жителей маленького райцентра под Владимиром. Знала, что если бы не эти проклятые пирожки, то они бы умерли от истощения.
Проплакав несколько часов, она умылась и стала собираться с мыслями. Валентина никогда не писала писем и жалоб, никогда и ни у кого ничего не просила. А тут села за стол, взяла чистый лист бумаги и сочинила подробное письмо на имя Иосифа Виссарионовича Сталина.
Вспоминая об этом поступке, она до сих пор не могла понять, откуда у нее нашлись слова, а главное — откуда взялась смелость. Наверное, она слишком остро чувствовала несправедливость ареста мамы и тети. Ведь все мужчины из ее большой семьи ушли на фронт; двое к тому времени уже погибли, один пропал без вести. Да и сама Валентина в московской клинике по двенадцать часов в сутки ухаживала за ранеными офицерами и солдатами. Все это она и описала в своем обращении.
Через шесть дней маму и тетю отпустили со словами: «Благодарите вашу Валентину. Освобождаем по ее письму…»
* * *
Первым открывался продуктовый рынок, туда молодая супружеская пара и держала путь.
Прилавки магазинов в послевоенной Москве постепенно заполнялись товарами и продуктами, потому и цены на рынках — весьма ощутимые в годы войны — неизменно ползли вниз. К примеру, кусок первосортной говядины средней упитанности в конце сорок четвертого года стоил в коммерческом магазине триста двадцать рублей, а на рынке торговец и вовсе мог запросить четыреста — четыреста пятьдесят. А все потому, что в обычных магазинах мяса по государственной цене (двенадцать рублей за килограмм) найти было невозможно. В июле-августе сорок пятого оно все чаще стало поступать в продажу, и это моментально сказалось на коммерческих ценах, опустившихся к концу года до ста пятидесяти рублей за килограмм.
Первым делом супруги прошлись по рядам, где, помимо мяса, торговали птицей и рыбой. Если мясо с птицей худо-бедно в магазинах появлялись, то с поставкой свежей рыбы пока было неважно. В центральных гастрономах Москвы изредка выбрасывали в продажу сельдь «Мурманскую» чанового посола или мороженую кильку, которую привозили в виде больших брикетов и разбивали на каменных прилавках молотками.
У одного из продавцов Валентина приметила только что привезенную речную рыбу. Свежую, крупную. Такой в Москве не было всю войну. Подошли, выбрали понравившегося судака. Попросили взвесить.
— Два с половиной килограмма, — объявил продавец. — На двести семьдесят пять рубчиков.
— За двести пятьдесят отдашь? — спросил Александр.
Торгаш покосился на беременную Валентину, затем на орденские планки Василькова и махнул рукой:
— Забирайте.
Поблагодарив его, пара отправилась дальше. Овощи, муку, крупу и хлеб супруги намеревались купить в магазинах по дороге домой, а в соседних рядах их интересовали фрукты и ягоды.
— Кажется, я вижу хорошие яблоки, — обрадовалась Валентина. — Подожди меня здесь…
Она протиснулась к прилавку, возле которого толпились покупатели, Александр с сумкой остался стоять в сторонке.
— …Здрасте вам через окно! Я знал двух румын — таки они были умные! А ви шо такое? Из-под какого Житомира ви сюда прибыли?..
Доставая из кармана папиросы, Васильков прислушался.
Стоявший неподалеку за прилавком старый еврей сердился на двух покупательниц средних лет. В роте Василькова служил один одессит — шутник, балагур, смельчак и любитель выпить. Вспомнив его забавный говор, майор невольно улыбнулся.
Еврей торговал абрикосами, орехами и еще чем-то сушеным. Цены на все это были очень высокими, и покупательницы просили уступить. Еврей не соглашался.
— Не надо мне этих подробностей! Я, гражданки из Житомира, честный маланец и гешефт выше колен не задираю, — красноречиво стоял он на своем. — Посмотрите, какой тут ажур! Этот товар прошлой ночью отдыхал под стук колес в мягком вагоне типа «люкс». А вчера еще висел на деревьях. Так шо, ви будете брать или будем разговаривать дальше?..
Делая неторопливые затяжки, Александр был не прочь дослушать торг до конца, он и вправду с удовольствием внимал одесскому говору, но неподалеку вдруг нарисовался странный усатый тип. Он смело протиснулся к тому же прилавку, где выбирала яблоки Валентина.
