В тот же час по западной городской окраине передвигались последние уцелевшие красноармейцы — уставшие, перепачканные, в выцветших и насквозь пропитанных потом гимнастерках, многие в окровавленных бинтах.
Одним из последних шел маленький мужичок с темным от загара и пыли лицом. Он был единственным выжившим солдатом восьмой роты 39-го запасного стрелкового полка. Болтавшаяся на плече трехлинейка то и дело стучала прикладом о его правую ногу; пилотки на голове не было, зато имелась скатка из растерзанной осколками шинели, которая то и дело норовила сползти с плеча. Обеими руками солдат тащил за собой станковый пулемет. Второй номер расчета погиб, из боеприпасов оставался приспособленный к станку последний короб с полной патронной лентой.
Окончательно сбив дыхание, солдат повернул в тень неказистого деревянного сруба. Пристроив пулемет, он тяжело опустился рядом на завалинку, достал кисет с остатками табачка и клочками газетной бумаги. Неторопливо свернул самокрутку, закурил.
Весь вид его говорил о невероятной усталости, о нежелании двигаться дальше: устремленный под ноги пустой взгляд, безвольно висящие кисти натруженных рук, струившиеся по лбу и щекам капли пота.
Досмолив окурок, он вздохнул, посмотрел в небо, тяжело поднялся и, подхватив пулемет, зашагал дальше…
Если бы в эту минуту его сгорбленную фигуру увидел кто-то из горожан, то, покачав головой, определенно прошептал бы: «Не дойдет…»
Тем временем давно гремевшая на западе канонада начала понемногу затихать. Растерзав и прорвав последнюю оборону, в город со стороны Александровского пруда вошли передовые подразделения вермахта.
Немецкие солдаты шли уверенно, с едкими шутками на устах. Это позже, наткнувшись под Москвой на ожесточенное сопротивление советских войск, немецкое командование кардинально изменит тактику наступления. В соответствии с этими изменениями вначале плацдармы будут обрабатываться артиллерией и авиацией, и только после этого вперед с максимальной осторожностью пойдет пехота. А пока гитлеровцы смело, нисколько не таясь, вышагивали по нашим дорогам.
С такой же наглой самонадеянностью вошли в Смоленск и солдаты 106-й пехотной дивизии 20-го армейского корпуса. Свеженькие, в едва успевших запылиться коротких сапогах. Закатанные рукава серых полевых мундиров, окрашенные в камуфляж каски, карабины «маузер», пулеметные ленты и самодовольные улыбочки на «правильных» арийских лицах. Шли неторопливо, размеренным шагом, поглядывая по сторонам в поисках легкой наживы. Шли до тех пор, пока из заросшего акацией палисадника, что отделял улицу от старого деревянного дома, не застучал пулемет.
Пуля мощного винтовочного патрона, используемого в старом добром «максиме», с небольшой дистанции могла прошить насквозь два-три человека. А дистанция, на которую подпустил фрицев мужичок-пулеметчик, была именно такой — метров сорок-пятьдесят.
В первые же секунды колонна немецких солдат буквально растаяла: кто упал замертво, кто корчился в предсмертных судорогах, кто в паническом приступе ужаса залег в придорожной канаве.
Мужик водил стволом пулемета и разил свинцом вражеские тела, пока не кончилась лента. Все двести пятьдесят патронов одним нажатием на гашетку. Одной длинной очередью.
Когда дымящийся пулемет умолк, он не вскочил и не побежал. Он просто перевернулся на спину и несколько секунд с наслаждением смотрел в бездонное синее небо. И даже не вскрикнул, когда подбежавшие немцы с перекошенными от злобы лицами начали колоть его штыками…
Он нашел свой рубеж и не сдал его. Устав от череды поражений и бесконечного отступления, пулеметчик обосновался в палисаднике и решил стоять до конца. Ведь терпение и ненависть — это субстанции из двух сообщающихся сосудов. Когда в одном заканчивается терпение, ненависть в другом начинает переливаться через край.
Москва
Август 1945 года
Старинное село Челобитьево раскинулось вдоль тракта, соединяющего Москву с окрестными селами Бородино, Ховрино, Беляниново, Погорелки. Ко дворам, расположенным по левую руку от тракта, вплотную подступал густой лес. По правую руку блестели заросшие ковылем поля, прорезаемые тропинками до самых Мытищ.
Изучив скудные материалы только что начатого уголовного дела, а также осмотрев вещдоки в виде ножа, пуговицы, клока волос и окровавленной одежды, оперативно-следственная группа отправилась в эти края на двух служебных автомобилях.
На развилке перед Челобитьевом остановились. Бойко, Горшеня и Ким покинули первый автомобиль и потопали пешком к деревенской околице для начала так называемой прогулки. Остальные поехали по назначенным адресам: Егоров с Баранцом — к участковому и в дом погибшего отца Иллариона, Старцев с Васильковым — поближе к железнодорожной станции Мытищи.
* * *
Александр Васильков с Иваном Старцевым во время войны служили в одной разведывательной роте. Командовал ею Васильков, а Старцев был взводным. Тем не менее разница в должностях не помешала им стать настоящими друзьями. Одному богу известно, сколько раз их жизни висели на волоске и сколько раз они спасали друг друга.
— Цыганский табор расположен прямо у «железки» метрах в четырехстах к северо-востоку от станции, — развернув на ходу подробную карту северного Подмосковья, показал Иван. — Как думаешь, откуда лучше понаблюдать за табором?
Друзья шагали вдоль железнодорожной насыпи. Местность была открытая, и обоим хотелось поскорее ее пересечь, однако из-за хромоты Ивана быстро идти не получалось. Слева в зелени садов утопали скромные домишки местного населения; до станции оставалось метров триста.
Даже не взглянув на карту, Александр проворчал:
— Пока сюда ехали, я ее наизусть выучил.
— И что скажешь?
— Вань, ты чего меня терзаешь, будто сам не знаешь ответа?
— Знаю, конечно. Но для пущей уверенности хотелось бы услышать мнение старого разведчика.
— Лучше понаблюдать за табором из того лесочка, что маячит впереди и слева. Больше тут нигде не спрячешься.
Левее станции, над насыпью и сверкавшими на солнце рельсами, действительно темнели кроны деревьев.
— Согласен. А заброшенные строения с севера?
— Вряд ли. В развалинах наверняка обосновались цыганские подростки.
— Ты прав. Про детей я как-то не подумал… — Старцев спрятал карту. — Вот видишь, какое дельное замечание выдал! Я в МУРе начал забывать некоторые приемы разведки.
Через несколько минут друзья протиснулись меж ветвей кустарника и вошли в прохладную лесную тень. У обоих машинально включились выработанные во фронтовой разведке навыки: остановившись, они внимательно осмотрели видимое пространство и прислушались.
«Никого», — глянул на товарища Старцев.
«Двигаемся дальше», — жестом предложил тот и первым зашагал к противоположной опушке.
Ощупав концом трости перемешанную с листвой траву, Иван захромал следом…
