Черный жгут к Рагнару вздрагивает, от него ядовитой змеей отделяется нить и присасывается к телу Имари. Вдова стоит слишком близко, я едва замечаю привязку между ними. Отпусти я облако чуть раньше, не всматривайся пристально, ни за что бы не увидела.
Найят овдовела и снова свободна, но любимый мужчина все равно предпочел чернокожую принцессу, с которой ночью разделит постель. Последняя надежда Найят рухнула, едва появившись. Она снова выйдет замуж за другого и будет издалека смотреть на чужое счастье.
Женщина накручивает себя, я вижу, как блестят в её глазах слезы, и пульсирует привязка. Три коротких вздоха, а она уже императивная. Совсем невероятное зрелище. Впервые в жизни привязка ненависти на моих глазах реализовывается. Черный всполох бежит по ней, превращая в камень.
— Имари! — кричу я и бросаюсь отбить руку убийцы. Из-за пазухи Найят достает нож, но не успевает занести над принцессой. На мгновение блик от лезвия пробегает по стенам и тонет в вихре лент и взметнувшихся рукавов. От испуга женщины толкаются и мешают мне. Только бы самой не пораниться! Я помню, как тяжело заживают порезы на пальцах от скальпеля Публия. Здесь меня никто аккуратно зашивать не будет.
Найят яростно вырывается, но я, как в медотсеке цзы’дарийского лагеря, ни в чем себе не отказываю. Если получается пинаться и кусаться — счастлива. Шум вокруг нас звучит лаем собак, переходящим в визг. Мне оттаптывают ноги и толкают прочь. Только бы не упасть! Женщины хрупкие, но локти у них острые и хватка крепкая. На куски ведь разорвут! Маскировка пострадает.
Сагайдат вклинивается в драку и грубо приказывает всем успокоиться:
— А, ну, тихо, куры безмозглые! Киара, что у тебя?
Нож она и без вопросов видит, внимание других привлекает. Женщины снова визжат и расступаются. Имари совсем не по-королевски стоит на четвереньках, но и она теперь смотрит только на нож.
— Дарга! — зовет Сагайдат кого-то из коридора. — Неси веревку! Заходи уже. Можно.
Тощий и очень молодой лиенн бочком заходит в комнату. Молодой, потому что без бороды. На щеках легкий золотистый пушок. Глаза Дарга прячет, будто кадет, случайно оказавшийся в женской терме.
— Вот, Сагайдат-ирна, принес.
Он протягивает веревку, и с Найят падает оцепенение. Больше мне её не удержать.
— Это просто нож! Я ленту хотела отрезать!
— А заодно и горло кому-то проткнуть, — шипит мать Рагнара и поднимает ладонь с растопыренными пальцами. — Стой ровно! Дай мне руки!
Взгляда последней ведьмы Найят боится сильнее драки со мной. Воинственно вздернутый подбородок опускается, с плеч падают концы платка. Я готова поклясться, что дело не в статусе Сагайдат, а в голосе её хозяев. Низших. Из вдовы, будто залпом выпивают решимость убивать. Привязка тухнет, но не пропадает. Так и выглядит реализованной. По закону она виновна лишь в покушении, но эмоционально это не так. Говорят, между намерением и действием зияет пропасть. Не такая уж большая, как я вижу.
Сагайдат собирает пальцы щепотью, и вдова покорно поднимает руки перед собой. Свита благоговейно молчит, Дарга прячет глаза и лишь Имари требуются объяснения.
— Что здесь происходит? Это часть свадебного обряда, да? Вы мне распинались про священный смысл, переход в мир предков, превращение из девушки в женщину, как новое рождение. Буквально умереть нужно? Это ваш сакральный ритуал? Где Рагнар?
«Надо же, увидела нож и про мужа вспомнила» — проворчал Юрао.
— Тише, дитя, — перебила Сагайдат. — Ты цела и невредима.
— Благодаря Киаре! Моей служанке! Вы хотели забрать её? Не выйдет! Теперь я требую, чтобы она всегда была рядом.
— Ты не можешь требовать, — хмурится мать Рагнара. — Тебе ритуалом до свадебных клятв рот не положено открывать. Ты мертва. Радуйся, что не буквально. Останется при тебе служанка. Пока. А Найят пойдет со мной. Ты же хочешь возмездия для своей убийцы?
Имари высоко поднимает голову и молчит. Зря Сагайдат ставит её на место после покушения. Не тот момент. Имари еще помнит, как бросили бомбу рядом с её машиной, и чувствует себя среди врагов. Был шанс, если не подружиться, то хотя бы успокоить и показать, что есть те, кому можно доверять. Сагайдат решила иначе. Зря. Очень зря.
Свитницы испуганно жмутся друг к другу, как стайка птенцов. Они стоят белым островом напротив черного утеса Имари. Сильнее подчеркнуть, что она хуже проклятой, невозможно. Даже две ведьмы, одна убийца и безбородый мальчишка, не понимающий, куда себя деть, не подходят к ней близко. Имари в своем ощущении мира вокруг упала так низко, что её почти не разглядеть. Хуже служанки. Хуже всех.
— Идите, — пожимает она плечами и садится на табурет.
Сагайдат не смотрит на неё, и от этого пренебрежение еще острее. Не знаю, сколько раз Имари подумала: «Лучше бы я умерла». Я бы в кризисе подумала уже дважды. Нельзя её оставлять одну. Я чувствую так же остро, как до этого загадку Найят, и хочу помочь. Стыдно за то, что бросила её по дороге в деревню и никак не поддерживала. У правителей нет такого острого кризиса, как у мудрецов, но глупости и они совершать умеют. Особенно по молодости, и с ощущением, что жить больше незачем.
— Как разглядела-то? — шепчет Сагайдат с пустым взглядом.
В нем не больше разума, чем у застывшей рядом убийцы. Найят словно на поводке держат, хотя так и есть на самом деле. Мать Рагнара тоже слышит духов и многое может. Жаль, я не знаю, что именно.
— Предателя искала, — признаюсь вполголоса. — Я же обещала помочь.
— Хорошо, — монотонно цедит она, — так и продолжай, не забудь про ленты. Пойдем, Найят.
Ведьма наматывает на кулак невидимые нити, и пленница шагает вперед, будто дрон сдвигается с места. Веревка без толку болтается на запястьях, ее даже не затянули. Зачем Сагайдат велела её принести? Даргу хотела вызвать?
Мальчишка сам на цепи, только его не привязывал никто. Монолитно стоит у двери и фундаментально её охраняет. От важности момента едва дышит. Одет проще, чем обычно ходят лиенны. На поясе нет вышивки и рубашка из грубой ткани. Он, кстати, единственный мужчина, кто здесь без оружия, остальные не расстаются с томагами. Сын одного из кровников? Я не вижу красной родственной линии, его отца убили, и я уже лезу проверять, насколько давно.
Жаль, нельзя дернуть за то, чего больше нет, но рядом красная нить к матери. Она реагирует так, словно сильный всплеск был вчера. Может, они вместе горевали по убитому отцу, а, может, мальчик заявил, что теперь он — глава семьи. С цзы’дарийскими привязками выводы делать легче, лиеннов я плохо знаю.
Пока разглядываю Даргу, свитницы, вздрагивая и перешептываясь, заканчивают наряжать принцессу. Последние ленты повязали криво, ожерелье на шею вешали, словно боялись обжечься о черную кожу, косметику вообще ни разу не достали из коробок. Лиеннки не сочли нужным скрывать страх и отвращение, а Имари устала реагировать. Она вытерпела свадебный ритуал, как неприятную процедуру у стоматолога. Мужественно и молча.
