Герцог захохотал.
— Может, ты и права…
Закинув за голову руку, с нежностью погладил её по животу.
— У тебя свои резоны. И, надо признаться, они мне нравятся.
…Во время ужина он сидел, как на иголках. Сперва занервничал, увидев за одним из столов дядюшку Эриха, улыбающегося и о чём-то беседующего с костикорским посланником. Неужели разговор с личем уже закончен? Однако вскоре он понял, что видит двойника, превосходно, кстати, справляющегося с работой. Просто не было в «дядином» взгляде теплоты и сердечности, с которой он обычно поглядывал на племянника и «своих»… Значит, о результатах допроса не скоро станет известно.
Потом его заставила негодующе заёрзать на стуле наглость суольских дипломатов, так и пожирающих глазами его Барб, так и пялящихся в её декольте, сперва насмешливо, потом негодующе, потом испуганно… Он не сразу сообразил, что таращатся они, забыв о смене блюд и вин, не на бюст его ненаглядной, а на предмет, на нём вздымающийся при каждом вздохе: на колье Тео! О, да! Наконец-то они прозрели!
А надо отметить, что как раз сегодня герцога и королевскую родственницу, как почётных гостей, усадили за столом рядом, и наконец-то они могли официально и прилюдно разыгрывать «лёгкий флирт, грозящий вот-вот перейти в серьёзные отношения», как выразился дядюшка. Совсем скоро перейти: чтобы он успел известить прессу о предложении руки и сердца до того, как деликатное положение невесты станет слишком заметно. Но теперь, пользуясь относительной свободой чувствоизъявления, Крис решил пооткровенничать и, лучезарно улыбнувшись, потянулся к уху…
Своему, разумеется.
Он прекрасно понял, отчего эти суольские проныры пялятся на его любимую женщину столь упорно, невольно при том шевеля губами. Они считали! Сравнивали количество подвесок с теми, что были на их фальшивом артефакте, который они нацепили на старшую жену консула. Вот и стреляли теперь глазами — от одной ценьоры к другой… Вроде бы случайно герцог потеребил мочку уха, задев пальцем подвеску. Перед балом Барб уговорила его вдеть её вместо серьги. Ещё одну, оказывается, она уже пристроила Пачо. «Ради моего спокойствия!» Спокойствия так спокойствия, ему не жалко… А вот теперь он со злорадством отметил, как взгляды послов метнулись от его ценьоры к нему — вернее, к полыхнувшему в лучах люстры гранату в подвеске, как вытянулись и побледнели физиономии, как у кого-то даже затряслись ручонки… Только Хозяйка Колье, назначенная самой Тео, могла раздаривать частички её подарков.
Пусть теперь поломают голову над тем, где ещё одна подвеска. А заодно сопоставят факты. Вспомнят, как полыхнуло это ожерелье недавно, парализовав гостя, якобы неудачно пошутившего. И поймут, наконец, что этот квест они про…валили, как и предыдущий, с чудо-машиной.
А я злой, — подумал он внезапно. Ну да. Нечего тянуть лапы к моей женщине и моей стране. Откушу.
И сразу же после ужина, не дожидаясь больше информации от дяди, увёз Барб сюда, на остров, тот самый, где завершилось их первое свидание. Благо, шустрый Паоло ещё до ужина выпросил у него поездку на ночную морскую рыбалку — Матеуш, оказывается, согласился взять парня с собой, если «хозяин не станет возражать». Да пожалуйста! Вот уж не знал, что старик увлекается рыбалкой, да ещё на собственной яхте под парусом… Что ж, пусть едут. Оба заслужили.
А главное — они с Барб, наконец, одни. И могут спокойно целоваться и предаваться любви, не опасаясь, что вот-вот кто-то неподалёку жизнерадостно заорёт:
— Барб! Смотри, что я нашёл!
Или:
— Крис, а ты такое видел?
Группа безопасников, та, что патрулировала в небе над дворцом, как раз сдала смену и любезно подкинула их до самого озера.
И, признаться честно, хоть герцог и рассчитывал на жаркую ночку — но когда сомлевшая в полёте его Женщина заявила, что уснёт вот прямо сейчас и прямо на траве — поспешил выволочить из схрона палатку. Пока та самораскладывалась, пока, отрабатывая заложенную магопрограмму, в ней сами расстилались перины и меховые одеяла, взбивались и укладывались подушки, прогревалось днище — вытянулся рядом со своим сокровищем, пристроил голову ей на колени и бормотал, бормотал обо всём на свете… Надо думать, это он мурлыкал от удовольствия, как большой кот.
… - У тебя свои резоны. И, надо признаться, они мне нравятся.
В недрах палатки звякнул сигнал: «Добро пожаловать!» Он ещё раз погладил тёплое женское чрево, в котором потихоньку-полегоньку свершалось таинство роста новых жизней — и поспешил проводить в готовую постель своё, засыпающее на ходу, чудо, чтобы немедленно приткнуться рядом, сгрести в объятья. Барлоговы веники! У них впереди ещё уйма ночей для занятий игрищами, а вот просто поспать, обнявшись с любимой женщиной, покараулить её сон, посжимать, такую тёплую, мягкую, нежную — в последнее время не часто удавалось: дела поднимали его ни свет, ни заря.
…А потом вдруг сон пропал. Он не смог больше лежать, ибо одно дело — засыпать рядом с любимой, и другое — бодрствовать, когда тело недвусмысленно заявляет о самом могучем и благородном желании ласки. Пришлось высунуть нос из палатки, пройтись, чтобы отвлечься; взбодрить себя купанием и, спасаясь от предутренней прохлады, потянуться к штанам. Как раз вовремя, чтобы перехватить переговорник, пока тот не заорал на всю округу.
— Ты как, мой мальчик? — устало спросил Эрих Мария. — Мне сказали — ты в хорошем спокойном месте. Молодец. Готов слушать?
Глава 23
Королевский советник и брат не любил делиться секретами, да и не положено было при такой-то службе. Но племянник, единственный сын Анны, заменившей когда-то осиротевшим принцам Ремардини мать, Анны, с лёгким сердцем оставившей регентство, несмотря на безумную популярность в народе, Анны, горячо любимой сестры — имел право знать о содержании недавно завершившейся в Башне беседы.
Возможно, потом, если понадобится, он ещё перечитает в протоколах самописцев, всё заново: не упустил ли чего? Но пока что профессиональная память без труда восстанавливала цельную картину.
… - Вам не понять…
Тот, кто был когда-то капитаном гвардии Йореком Эспозито и недавно бушевал средь бальной залы, нынче превратился в апатичное безвольное существо, вызывающее жалость. Выдавив, наконец, после долгого молчания и манипуляций над собой дона Теймура первую фразу, он непроизвольно потёр грудь. Хоть под наложенной повязкой, скрытой накинутым мундиром, уже нечему было болеть, но, должно быть, извлечение алмазной пули показалось неприятным даже неживому. Или этот жест — привычка, ещё прижизненная? Возможно, у кутилы, игрока и ловеласа Йорека в последние годы начала-таки сбоить, пошаливать сердечная мышца, оттого-то рука и тянулась непроизвольно к сердцу.
— Вам не понять…
Он вздохнул почти по человечески, помрачнев, опустив долу глаза, полыхающие чёрным.
Панорамные окна башенного кабинета Эриха Марии Ремардини не пропускали ни лунного, ни звёздного света. За ними вообще ничего невозможно было разглядеть. Кабинет полностью укутало магической защитой.
