— Сессия. Разве Кит тебе ничего не сказал?
Ева по-детски отчаянно трясет головой и переводит на меня взгляд своих испанских широко распахнутых глаз.
— Кит? — вздергивает бровь отец. В попытке выиграть время оборачиваюсь к Марь Санне, делающей вид, что её здесь нет, и прошу подать перец, до которого и сам могу прекрасно дотянуться. Домработница закатывает глаза и подает мне перечницу, глядя укоризненно. «Как-ты-мог-глупый» глядя.
— Мне нужно закрыть сессию до мая. Этот курс… И первый семестр следующего.
— Следующего? А… зачем? К чему эта спешка? — Ева неуверенно улыбается и скользит шоколадным взглядом по лицам отца и Марь Санны. — Давайте я уберу! — Вскакивает и забирает у отца опустевшую тарелку.
— В мае я поеду в Сандхерст.
— Сандхерст? Это что?
— Это военная академия в Великобритании. И я не понимаю, почему Кит тебе до сих пор об этом не рассказал!
Ева облизывает губы и так смотрит на меня… Черт! Если до этого мне было дерьмово, то сейчас… это все стало просто невыносимо. Я сам не знаю, как переживу разлуку. Все это время я старался о ней не думать. Только этим и жил… Самообманом.
— Может быть, потому, что Кит передумал?
Качаю головой. Ева щурится. Закусывает губу и сжимает смуглые пальцы на проклятой тарелке так, что они белеют.
— Нет. Я… не передумал. Нет. Просто не хотел, чтобы ты волновалась заранее. Это же не навсегда.
— А на сколько?
— Три семестра по три месяца. Каникулы совсем короткие. Всего несколько дней. Так что к концу зимы буду свободен.
Ева качает головой. Улыбается дрожащими губами, отставляет тарелку от себя и идет куда-то, натыкаясь на стулья, будто в момент ослепла. Вскакиваю за ней.
— Ева, пожди! Ты куда? Ну, ты чего, расстроилась, что ли? Я буду звонить тебе, буду писать… Это же только через полгода! У нас есть еще целых полгода, слышишь?! Ну, не плачь… Ты что, правда, плачешь? Вот поэтому я и не хотел тебе говорить…
Прижимаю ее, вырывающуюся, к груди, веду по тяжелым чернильным прядям. Шепчу что-то бессвязное в ухо, хотя самому тоже дико хочется плакать.
— Военная академия, Кит… Военная академия! Скажи, тебе это зачем?
— У нас давний уговор с отцом.
— Господи… Ну, так пошли его к черту!
— Отца? Или уговор? — горько улыбаюсь, перехватываю ее ладонь и тащу ее за собой к лестнице.
— Я бы поняла, я бы ждала… Если бы ты этого действительно хотел! Но ты ведь даже не хочешь! Почему ты не можешь сделать так, как будет лучше тебе? Нам?!
— По той же причине, по которой ты не бросаешь универ!
На это ей нечего сказать. Мы замираем у двери в мою комнату. Такие потерянные… Несвободные, кто бы и что ни говорил.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал…
— Я буду рядом! Сейчас столько средств связи — ВКонтакте, скайп… Было бы желание.
Опускаюсь на кровать. Тащу за собой Еву. По ее щекам катятся слезы, я стираю их пальцами, наплевав на то, что на них остаются невидимые ожоги. Целую. Губы, нос, подбородок. Опрокидываю Еву на спину и нависаю сверху.
— Я люблю тебя, слышишь? Мы со всем справимся. Пообещай, что ты дождешься меня! Пообещай…
— Куда же я денусь? Я без тебя не живу даже…
Ева всхлипывает, и я вновь впиваюсь ртом в ее губы. Меня легонько потряхивает от эмоций. И хоть я никогда до этого не пробовал дурь, почему-то кажется, где-то так я бы себя и чувствовал, хорошенько вмазав. С губ срывается странный рычащий звук. Спускаюсь вниз по ее шее, обвожу языком яремную впадину, а бедрами начинаю тереться о сладкое местечко у нее между ног.
— Кит… — шепчет в горячке Ева.
— Я помню… Помню! Мы просто поласкаемся, хорошо? Ничего такого…
Расстегиваю пуговицу и ширинку, носом задираю свитер. И пока мои пальцы пытаются пробраться в тесноту ее джинсов, рот скользит вверх… Замираю, разглядывая ее соски, просвечивающиеся через тонкое кружево черного лифчика, и, недолго думая, начинаю их поочередно посасывать. Ева тихонько стонет, всхлипывает и стыдливо зажимает мою руку. Успокаивающе поглаживаю мягкие волоски на лобке, и когда Ева окончательно теряется в моих поцелуях, надавливаю на скользкий маленький клитор. Ева полностью отдается моим ласкам. От нее мне не достаётся вообще ничего. Но знаете, мне и не надо. Стоит ей с тихим криком кончить под моими пальцами, как я взрываюсь следом за ней.
— Вот так! Я же говорил… просто поласкаемся… Моя хорошая чувственная девочка… Любимая моя.
Глава 22
Кит. Настоящее.
— Не хочешь мне рассказать, что это все означает? — киваю в сторону захлопнувшейся за нами двери подъезда и, нашарив в кармане пачку сигарет, срываю с неё фольгу. С неба сыпется снег, да и вообще стоит такая погода, что лучше бы нам разойтись по машинам, а не вот это вот все… Но мы оба не торопимся. Почему-то.
— Нам нужна была помощь с холодильником. Ты подвернулся под руку.
— Давно ты занимаешься благотворительностью?
— Лет семь. С тех пор, как познакомилась с Юлькой. Удивила?
— А хотела?
— Удивить? Да. Наверное…
— Тебе удалось.
— Это хорошо.
Ева ничего больше не говорит. Но и не уходит, хотя косится на часы, перед тем как задрать голову к серому, затянутому снежными тучами небу. Смотрю на ее до боли знакомый профиль, и словно не было этих лет…
Подкуриваю. Дым дерет горло и оседает в легких болезненной горечью.
— Зачем ты ко мне пришла, Ева? Той ночью… зачем ты на самом деле ко мне пришла?
— Из-за денег? — она переводит взгляд на меня и широко открыто улыбается. Лохматые снежинки оседают на ее волосах, ресницах и тонкой не по сезону куртке, в которой ей, наверное, удобнее за рулем.
Качаю головой:
— Не верю.
— Правда? Ну, признаться, деньги мне были действительно нужны.
Качаю головой. И почему-то именно в этот момент вспоминаю свой короткий разговор с главбухом:
— Я рекомендовала бы оформить этот платеж, как взнос на благотворительность. У нас будет возможность получить подтверждающие документы?
Кровь шумит в ушах. Я сглатываю колючий удушающий ком.
— На что? — откашливаюсь. — На что тебе были нужны эти деньги?
Слова острыми лезвиями вспарывают глотку.
— Ты даже не посмотрел реквизиты, выходит?
— Не посмотрел.
— Я так и поняла. Деньги ты закинул на счет Юлькиного благотворительного фонда. Один хороший парень нуждался в срочном лечении за границей. И вот… Можешь считать, что сделал доброе дело.
