Зато Воробей со мной по-прежнему общается. Его старенькие часы тикают в кухне. Я поинтересовался у предков, откуда они взялись, сколько лет нашему дому, а матушка сказала, что раньше их дарили направо и налево. Какая-то акция от нового предприятия. Рекламировали себя.
Я бы и дальше жил в пределах своей комнаты (если забыть о прогулках в школу и обратно), но девочка-сладкая-вата опять все испортила.
Плетусь я, значит, с учебы. И тут — визг, да такой, что помидоры на огородах вянут. Со стороны Ворона.
Я бы не вмешивался, если бы не узнал эти вопли. Тора. Снова она.
— Помогите!
Покореженные ворота машут мне, но я не обращаю на них внимания — еще чего! — и проскальзываю в дом. Обстановочка не поменялась: пыльные тряпки, дощаной пол, наш рисунок, часы на тумбочке, шашки. Хотя нет, поменялась. Добавилась Тора, привязанная к дряхлой табуретке. На виске — ссадина. Руки — в синяках.
— Что случилось? Это… Ворон?
— Да освободи же ты меня! — рявкает Хлопушка.
Я развязываю веревки и озираюсь. Здесь только мы.
— Почему он тебя не спас?
— После того, как ты бросил его, он не подает признаков жизни. Ворон почти устал. Ты понимаешь, о чем я?
Тора подрывается и разминает спину. Она ведет себя так, точно и не звала на помощь. Точно ела мороженое с подругой и внезапно решила нагрянуть в гости к приятелю.
Я касаюсь ладонью ее раны.
— Кто тебя побил?
— Пашка.
— Вы же учитесь в разных классах! — выпучиваю глаза я.
— Да уж, преграда!
Наверное, я спал месяцев сорок и лишь сейчас очнулся.
— Я его спровоцировала. Ляпнула, что он слабак и неудачник. Что до сих пор читает детские сказочки.
— Серьезно?
— Да. У нас же с тобой общие источники, не забывай, — подмигивает она. — Он гнался за мной, но я этого и добивалась.
— Зачем?
Нет, все же я проспал месяцев сто.
— Да чтоб ты, дурак, проведал друга. И меня заодно.
Я таращусь на нее, помятую, с синяками на коленках. Она сошла с ума. Маленьким девочкам нельзя так поступать.
— Это плохо, — хмурюсь я.
— Но ведь подействовало же. Пашка хотел, чтобы я провела в заброшенном доме целую ночь. «Ворон… Так вы его называете? Ты ведь любишь его, чего тебе это стоит?» — передразнивает его Тора. — Только он не в курсе, что мне это действительно ничего не стоит.
— Ты ненормальная.
— Ты тоже.
Я бы сам побил ее за такие выходки, но, боюсь, разобьется.
В уши — словно кто-то ваты напихал. Ворон дуется на меня, как девчонка, а я… я глотаю слезы. Соскучился-таки. Позор, позор! Я стискиваю зубы. Пусть хоть ломаются — не реветь же перед Хлопушкой.
— Мы рады, что ты нас простил. — Тора повисает на моей шее.
Я хлопаю ее по плечу — надеюсь, именно так поступают настоящие мужчины — и вытираю рукавом слезу, пока Тора не отлипла.
С этого дня мы начинаем дружить. Ворон постепенно оживает и рассказывает нам все больше и больше историй о своих хозяевах. Как под Новый год Облако смылся из дому и вернулся под бой курантов. Как жена развесила письма мужа в спальне вместо обоев. Как супруги обмакнули ладони в чернила и после очередной разлуки сделали отпечатки на стене, чтобы возвращаться домой и вспоминать друг о друге.
Мы с Торой тут же натыкаемся на тусклые пятна над часами.
О-фи-геть!
Спустя черт знает сколько лет отпечатки почти стерлись, но история Ворона будто подкрасила их.
Мы прислоняемся ладонями к серым обоям.
— Круто! — Хлопушка ведет пальчиком по контуру отпечатков. — Что с ними случилось, Ворон?
— Они умерли от старости. Детей у них не было. И я… Я скучаю по ним.
— Не смей грустить! Теперь мы вместе.
— Вместе, — подтверждаю я.
* * *
Следующим вечером Тора приглашает меня в гости. Классно, конечно, но я чувствую себя паршивее некуда. С непривычки, наверное.
Это похоже на праздник: ты моешься, чистишь зубы без подзатыльника матушки, выбираешь, что надеть, и натягиваешь самые чистые носки. Главное — зашитые. Причесываешься аж второй раз за день!
Предки косятся на меня, как на идиота. Или наоборот — как на улучшенную версию сыночка, которого не стыдно повети на день рождения к соседке.
— Вы чего? — Я стараюсь говорить как обычно, и это уже само по себе странно.
— Куда ты? — интересуется батя.
— К подруге в гости.
— У тебя появилась подруга? Как ее зовут?
— Тора.
— Тора? Прозвище? — Матушка поглядывает на телефон. Как пить дать позвонит моему врачу, когда я слиняю.
— Сокращенное от Виктории. Живет на соседней улице. Учится в четвертом «Б». Это ее я спас.
Матушка косится на тумбочку, где валяются мои таблетки, и кусает губу.
— Хорошо тебе погулять, сынок, — кивает она.
Я вылетаю на крыльцо и молюсь, чтобы предки не позвонили доктору.
Дверь захлопывается. Через открытую форточку слышно, как матушка затевает старую песню под названием «Что-то не так». Но ведь… я улучшенная версия.
Почему не так, мама?
Я надел самые чистые носки. Без дырок.
Причесался.
Я не болтал в твоем присутствии с Воробьем и не швырялся цветочными горшками.
Что со мной не так?
Я оглядываюсь и машу рукой — скорее дому, чем предкам. А мне машет калитка.
Сегодня странный день. Соседи слишком улыбчивые. Здороваются громко и по-доброму (их хижины — тоже), никто не пытается меня прибить. Солнце чересчур печет — дефективный ноябрь. И я весь такой чистый.
Еще бы, праздник! Иду в гости.
Я застываю перед Ласточкой.
Привет, птичка. Ты не изменилась — лишь окна новые. Надеюсь, ты не плакала.
Во двор выбегает Хлопушка и тянет меня в дом. Хвастается, что впервые сама приготовила яблочный пирог с орехами.
Предки Торы суетятся в кухне и зовут нас к себе.
Совсем недавно здесь ругались клоуны, а сейчас Ласточка дышит уютом: гудит холодильник, закипает чайник, на столе — скатерть в цветочек. Из печки — аромат корицы.
Матушка Торы тараторит без умолку, и единственное, что я успеваю переварить — имена. Тетя Марина и дядя Антон. Они обнажают все тридцать два и подсовывают мне табуретку, словно не видят мой диагноз «Что-то не так». Наливают чай. Спрашивают, как дела.
