Женщина снимает пуховик и бросает его за кулисы. На ней черное длинное платье. Локоны по-прежнему собраны в хвост. Смотрится странно: наэлектризованные волосинки тянутся к прожекторам. Женщина начинает двигаться. Танец плавный, без ритма и рамок, настолько несуразный, что я бы рискнула назвать его гениальным. Она ведьма. Ведьма, занимающаяся черной магией.
Вместе с наэлектризованными волосинками вверх тянутся ноты. Сперва несмело, но затем увереннее и увереннее. Что-то надламывается. Музыка врезается в потолок. В бутафорные клавиши. В нас. Песня парализует меня — готическая, утонченная, дикая. Она ведет гостей в мир, где все носят желтые пуховики и нелепые хвостики.
Интересно, почему люди не слэмятся?
— Танцуйте, — шипит женщина в микрофон. — Завтра ведь может и не наступить, правда?
Из кучки людей вырывается мужчина — тот самый, с которым беседовала Илона. И пляшет так, словно пора вызывать экзорциста.
Вокалистка ему улыбается.
Да уж, едешь, к примеру, в маршрутке, пялишься на какого-нибудь интеллигента в очках и не подозреваешь, что он вытворяет в рок-клубах. Теперь я в курсе, чем занимается мой начальник по вечерам.
Зрители по чуть-чуть подтягиваются к сцене. Девчонки-неформалки, длинноволосые металлисты, даже Илона (с виду — вылитая поклонница поп-музыки) — трясут головами. Я — тоже. Гипноз, не иначе.
Меня бросает в жар.
— Спасибо! — выдавливает вокалистка. Точно кровь сплевывает. — А сейчас — кавер на песню «Рамки» группы «Flеur»!
Зал замирает.
Музыка подползает неспешно. Цепляется за ноги. Плавит пол и вдавливает гостей в фундамент. Хищница, наслаждающаяся муками жертвы.
Темыч дергает маму за руку и что-то бубнит, мужчина в очках танцует, а меня засасывает в трясину. Волнами. Сначала ласковыми, дальше — настойчивее и настойчивее. Я не могу двигаться. Мозг превращается в будильник, но почему-то на это никто не обращает внимания. А я звеню, звеню, звеню…
В ушах — чайки. Трясина подобралась к горлу. Я иду на дно. Со мной это уже происходило, без сомнений. И чайки. И трясина.
Я умирала, до безумия боясь дна.
Чайки визжат все сильнее и скоро перепоют вокалистку.
Сделай одолжение: научись плавать.
Сделай одолжение.
Сде-лай.
Чайки просят меня об этом. Говорят, что я их пугаю.
А я говорю, что погибну в трясине, и — наблюдаю за концертом сквозь мутную пленку воды. Рот выедает соль. Нет, я тону не в болоте. Я тону в море.
Вокалистка пожирает людей взглядом, хрустит их костями и с каждой нотой увеличивается, растет.
У меня подкашиваются ноги. Она… съела стопы и голени.
Опять оно напряжено,
Скажи ему: «Спокойно!
Зубами рвать живую плоть
тебе не стоит — ты гуманоид.
Нет, ты не ящер из глубин,
ты человек, ты не один.
Смотри — вокруг полно людей,
не выпускай своих когтей!»
Все исчезает мгновенно. Остывает так же стремительно, как и нагрелось. И вот вокалистка благодарит гостей за теплый прием, спрыгивает со сцены, надевает желтый пуховик. Интеллигент в очках целует Илону в лоб. Темыч до сих пор что-то бурчит и пританцовывает.
Трясина резко выплевывает меня. Я чудом не падаю. Чайки улетают. Гомонят люди, оглушенные не столько концертом, сколько взглядом вокалистки.
— Познакомьтесь, — Илона тянет ко мне интеллигента, — это мой муж. Павел.
— Очень приятно. — Улыбнуться не получается — губы окаменели. — Аня.
— Темыч вас сегодня напугал, да? — фыркает Павел. Его лицо перекошено, словно устало держаться, и сползает, сползает в никуда.
— Артем, — поправляет Илона.
Она так спокойна, что ее можно сфотографировать, а снимок повесить в Лувре вместо «Джоконды». Лишь сжатые кулаки выдают раздражение.
— Мне нравится его называть Темычем. Ему — тоже. Что такого?
Илона расслабляет руки и целует мужа в щеку. Я боюсь, что она не справится со злостью и укусит его.
— Как вам концерт? — меняет тему Павел. — Угадайте, кто эта женщина.
— Без понятия.
— Моя сестра. Всю неделю пряталась в номере и молчала, копила себя для выступления.
Я глотаю нервный смешок. Где-то внутри чайки вновь начинают беспокоиться.
— Она… крута.
Остаток вечера мы проводим в баре — греемся вином. Выступает еще три группы. Голос Павла съедают гитарные соло, но я все же выхватываю отдельные фразы. Они с Илоной выращивают кишмиш, готовят вино, обожают море и поселок.
Кролик Темыча прыгает по моей спине.
Илона подносит бокал к губам, но замирает, когда я спрашиваю:
— А на досках вы катаетесь? Всегда мечтала попробовать.
— Нет, — качает головой Павел. Его лицо вот-вот отпадет. — Разве что на троллее. Поедете с нами на эти выходные? Да, Илон? Возьмем ее?
— Обязательно, — обещает та и пододвигается ближе ко мне. — Поосторожнее с мечтами, девочка.
Я притворяюсь, что не расслышала, а у самой внутри визжат чайки. Около двенадцати ночи я поднимаюсь в номер в надежде поработать над идеей для новой книги. До второго этажа мне остается преодолеть пару ступенек, как вдруг раздается тоненький дрожащий голосок. Кто-то поет.
Чайки ломают мои ребра. Я бы не удивилась, если бы обнаружила на полу пентаграмму, а в центре — сумасшедшую девицу; но чем дольше я медлю, тем отчетливее осознаю: это вокалистка из рок-клуба. Просто сейчас она поет тихо, обессиленно.
Мы с сестрой Павла — соседи.
Я ныряю в коридор и озираюсь: дверь в ее номер приоткрыта. Чайки заглушают пение — им не нравится песня. Не нравится, когда я тону и… когда из окна выглядывает черноволосая женщина.
Я запираюсь у себя и теперь не сомневаюсь: главные герои моей книги живут со мной в одном доме.
Глава 7
Захар
ДО
Нам двенадцать.
Нам тринадцать.
Нам четырнадцать.
Мне пятнадцать. А Торе — исполнится через час.
Она пока маленькая.
Мы лежим на пыльном полу — у Ворона. Ночь непозволительно близко, дышит на нас, пялится огромными звездами. Пахнет орехами и яблоками. Прямо как девочка, сопящая у моего уха. В углу светит фонарик. Ночь заплетает Торе косы.
И я заплетал. Согласен, выходило на троечку. Но я старался, правда-правда. Тора считает, что главное — тренировки, и тогда все удастся.
Разделить волосы на три пряди.
