— Зачем, зачем, зачем…
Я наваливаюсь на тварь всем телом и пихаю в ее рот песок.
— Ты псих! Успокойся!
Пашка давится, кашляет и — неужели? — всхлипывает. А мне фиолетово. Я запихиваю ему в глотку не попавший в мусорный бак пакет. Полынь. Собачье дерьмо.
Пашка, Пашка. Никудышный бы из тебя вышел дом.
Мне не дают закончить начатое. Кто-то визжит. Режет рот моим именем и оттаскивает меня от твари. Вокруг — люди. Много людей. Они пришли поприветствовать смерть.
Даже издалека я слышу, как скрипят половицы. Ворон плачет. Ворону больно.
Интересно, о чем он думает сейчас, за миг до темноты?
О чем бы думал я?
Мы не успели попрощаться.
Всюду — размытые силуэты.
В ушах звенит. Тикает.
Тварь поднимается. Плюется, отряхивается. К ней тоже кто-то подбегает. Раздаются знакомые голоса.
Естественно. Пашкины предки.
— Он снова напал.
Тварь смотрит на меня, и от ее взгляда обугливается кожа.
Тонкие пальцы стискивают мои плечи. Как бы я ни вырывался, они срастаются со мной.
— Чтоб ты сдох! — рявкаю я.
Пашка застывает. Отмахивается от вопросов предков и хромает ко мне.
— Это она, дурак. Она меня попросила. Так что пожелай ей того же. — Сунув руки в карманы, он наклоняется к моему уху. — Угадай, что она дала мне взамен. Не знаешь? Яблочный пирог. Обалденно вкусный.
«Я бы поселилась здесь».
«Ворон… Ты бы играл в прятки с нашими детьми?»
«Когда-нибудь я вернусь сюда. Если наши отпечатки по-прежнему будут здесь, я пойму, что ты не забыл о… нас».
«Теперь мы вместе».
Моя Хлопушка исчезла, а я не заметил. Когда это случилось? Ког-да? Я бы отмотал время и попытался ее удержать.
Мы ведь мечтали о ремонте, Тора.
Коридор, обклеенный обоями в горошек. Аромат пирога. Граммофон и сотни пластинок с нашими любимыми группами в гостиной. «Аквариум», «Кино», «Наутилусы»… Теплые тапочки с помпонами. Черно-белый телевизор. Сервиз за стеклянной дверцей шкафа.
Мы так мечтали об этом, Тора. Куда ты исчезла?
Почему ты исчезла?
Когда?..
Я все прозевал, Тора.
Нас оглушает душераздирающий треск. Ворон умер.
* * *
— Сынок, ты как? — Это батя.
Что-то мокрое на лбу.
— Дорогой, давай вызовем скорую! — Это матушка. — Он бредит уже пятый час!
Всхлипы.
— У него шок. Ты же в курсе… Его… увлечение и пожар…
— Господи, я же говорила, что добром эти похождения не кончатся!
Я пытаюсь пошевелить пальцами, но они так же безжизненны, как одеяло, давящее на меня с усердием маньяка.
— Мама. — Мой голос скрипит, точно лестница Ворона.
— Да? Что? О, мальчик мой, ты очнулся!
Глаза не открываются — веки будто кто-то зашил.
— Когда экзамены? — Капелька то ли пота, то ли слезы, то ли воды чертит линию на моей щеке.
— Какие экзамены? — недоумевает матушка.
Кровать проседает. Должно быть, предки опускаются рядом.
— Сынок, у тебя жар.
— Нет… Просто я хочу поступить в универ. Я ведь успею?
Глава 10
Анна
ПОСЛЕ
Проклиная позу собаки и считающую секунды Илону, я вновь вижу силуэт великана-дерева. За плеядой кафе и пивных. Чужак смотрит на море. Ветер бесится, пытается его сломать, как ветвь. Но — нет. Чужак не двигается.
Все занятие я кошусь на него.
И вот уже Илона произносит заветное «до завтра», а великан по-прежнему у моря. Оно его загипнотизировало.
Какой… интересный персонаж. Он оживит мою историю.
Я шлю к чертям осторожность и бреду к нему. Песок обжигает ступни, но я не обуваюсь. Лучше чувствовать. Я обхожу накренившиеся столики с пивными кружками, еще неубранными после ночи. До пропасти-следов-великана пляжей пять, не меньше, но скалу, об которую я чиркнула ботинками, видно и отсюда.
Чужак замечает меня, лишь когда я застываю в метре от него, и с наслаждением втягивает воздух.
Дикий он. Потерявшийся. Мутные глаза, угловатые черты лица, тонущие в морщинах, грязные израненные ладони, грязь под ногтями — чужак похож на потрескавшуюся в зной землю. Брови вздрагивают. Странно, но его мимика… чересчур живая. Чересчур молодая. Если бы не она, я бы дала чужаку лет сто. А так… сорок пять. Он не старый. Он просто заблудился.
Я закусываю губу. Приветствие стынет на зубах.
— Море сегодня — волшебное-е-е, — протягивает он. Голос колючий, надломленный. — Вы городская?
— Да.
Мы молчим. Слушаем ветер и силимся прочесть мысли друг друга. А я — еще и свои. Что со мной не так? Зачем я пошла за великаном? Почему волнуюсь, словно вот-вот спрыгну со скалы?
Чужак поглаживает полуседую щетину.
— Что ты забыла у нас, девочка?
Я моргаю. Пробую на вкус его резкое «ты».
Сняв ботинки, чужак делает шаг. Волны обнимают изуродованные землей ноги, но грязь не отмывается, а наоборот, все больше и больше въедается в кожу, как противозагарный крем.
— Память, — признаюсь я, а сама ругаю себя за откровенность. — Я пишу книги и…
— Правда? Ничего себе. — Чужак приподнимает брови, но через миг они опускаются, как два парашюта. Лицо мрачнеет. — Дашь почитать?
Чернохвостая чайка пролетает в сантиметре от моей макушки.
— Нет. У меня… Творческий кризис. Мало что получается. И я надеюсь, что прошлое поможет мне вернуться к писательству.
— Как интересно. Я тоже иногда балуюсь.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Дадите почитать?
— Нет уж. Так не честно, девочка, — смеется чужак. — А если серьезно — просто еще не время.
— Понимаю. Сама первые черновики прячу за семью замками.
Мы бродим по берегу, а над нами вновь и вновь пролетает чайка с черным хвостом. Чужака зовут Вячеслав. Он пишет уже давно, но ни с кем это не обсуждает. Теперь нас двое — двое авторов-неудачников.
— Ты работаешь утром или вечером? Как насчет вдохновения? Лично мне все равно. Предпочитаешь ручку? Клавиатуру? По сколько знаков в день? Читатели есть? А я, когда дописал повесть, сразу к девушке помчался, но у нас… не сложилось.
Солнце печет все сильнее, и мы возвращаемся в поселок. Улыбка не сползает с моего лица. Небо, я нашла своего человека!
