И вышей себя вечером заново. В книге.
— Мне нужно докопаться до правды. — Я метаюсь из угла в угол, перескакиваю взглядом с мультяшной картины на высохшую ромашку в вазе. С миниатюрного стола на круглое зеркальце. — В этой комнате что-то… не так. Мне не очень хорошо. Вы не общались с моей мамой? Ее звали…
— Тора. — Вячеслав изучает мои родинки над бровями и даже не пытается скрыть любопытство. — Общался.
Я прислоняюсь к стене виском. Вокруг меня пляшут мебель, вещи, занавески… И только этот человек с морщинами на лбу и мутными глазами не движется. Мама была с ним знакома. Возможно, она хлопала его по плечу. Возможно, на прощание говорила «до завтра». Возможно, ерошила его волосы.
А сейчас рядом с ним — я.
Вячеслав для нас как телефон — связь виртуальная, почти неощутимая, но я знаю, что она есть. Нужно лишь нажать на правильную кнопку и ни в коем случае не класть трубку.
— Откуда вам известно, кто я?
— Твои родинки. Тебя бог пометил, девочка.
— Расскажите о ней.
Вячеслав мрачнеет и, распахнув окно, вдыхает свежий воздух. Должно быть, ему надоел запах яблок.
— Я любил ее, но мы расстались.
— Почему?
— Она обожала летать. А я предпочитаю землю.
— Как вы познакомились?
Вячеслав отмахивается от моего вопроса, как от сигаретного дыма.
— Я спас ее от воров.
Тик-так.
Скоро я завизжу будильником и распадусь на шестеренки.
— И вы не пытались… отрастить крылья?
— Пытался. Всю жизнь пытался. А потом отчаялся, захотел пригвоздить ее к земле. Но… не вышло. Я мечтал задушить ее, девочка.
Ответ стынет в горле. Ладони Вячеслава, огромные, как море, с черными ногтями сжимаются в кулаки. Мое воображение дорисовывает в них шею мамы.
Я пячусь. Игрушечная комната уже не мельтешит перед глазами и убийственным уютом напоминает маленький склеп. Если я не сбегу — она станет моим домом.
— Что вы натворили… — лепечу я.
Вячеслав садится на подоконник. Смеется. Нет, не так. Прожигает себя смехом. Радуется, наверное, что я никуда не денусь.
— Да не боись. Ничего я с ней не сделал. Как встретил ее, понял — не смогу. И злость вся сразу улетучилась.
Я упираюсь лопатками в стену.
— Тогда что с ней случилось?
Вячеслав не успевает произнести ни слова: на веранде раздаются шаги.
— Кто это? — вскидываю брови я и оглядываюсь.
Но Вячеслав не отзывается. На пороге комнаты появляется пожилая женщина в черном платье и красной шляпе с полями. Непропорциональная, высокая, словно ее растянули, как дрожжевое тесто.
Она снимает шляпу и бросает ее на кровать.
— Кто вы?
И смотрит в пустоту. Куда-то, где нет ни людей, ни миниатюрных спален.
— Я… коллега Вячеслава. А вы его мать, да?
— О ком вы, дорогая? — недоумевает женщина. — У меня нет сына.
Я поворачиваюсь к окну и ужасаюсь: Вячеслав исчез. Лишь ветер треплет занавески.
— Секунду назад он был здесь. — Комната тает, как воск, и вместе с ней таю я. — Мужчина. Клялся, что это его дом. Думаю, он сбежал через окно…
Женщина обходит спальню, быстро, дергано, а затем — каменеет в метре от меня. Раскалывается, сдирает кожу, слабеет. И пялится на мои родинки. Странно: в городе на них никто не обращает внимания, а в поселке они… гипнотизируют.
— Что с вами?
— Нет-нет, я в порядке… Аня.
— Да кто же вы?
Я чувствую себя известной актрисой. Куда бы я ни пошла, с кем бы ни говорила — спина болит от налипших взглядов. Все в курсе, кем я была, кроме меня самой.
— Зачем ты приехала? Зачем? — Женщина впивается пальцами в мои плечи, срастается со мной. — Возвращайся в город!
Ее глаза скоро выпадут и закатятся под кровать. Ногти — проткнут меня, как игольницу. Исказившиеся губы — лопнут.
— Я ищу себя. Поможете мне?
Еще немного — и этот вопрос потеряет смысл. Состарится и обзаведется морщинами.
— Пожалуйста. — К горлу подступают слезы — это она, странная женщина, выдавливает их из меня цепкими пальцами. — Мне больно.
Как же мне больно.
Я становлюсь такой же сухой и высокой. Женщина тянет, тянет меня за собой, а кости превращаются в тонкие палки.
— Живые дома. Они не примут тебя. Ты слишком долго не приезжала. Я умоляю тебя, Аня… Ты же хорошая девочка. Не дружи с домами.
— Но…
— Уезжай, идиотка!
Я вытираю слезы тыльной стороной ладони. Женщина сумасшедшая, как и Вячеслав. Эти двое ничем мне не помогут.
Вырвавшись, я пячусь к кукольному столику. Хватаю карандаш и листик, записываю номер.
— Если все же решите поговорить начистоту… Звоните.
А после — шагаю прочь.
Я бреду по улице и наблюдаю за людьми. В косынках и с косами, в очках и без, молодые и старые, в резиновых сапогах и во вьетнамках — все разные. Но сумасшествие их объединяет.
Эта огромная машина, запущенная в далеком прошлом и называющаяся поселком, дала сбой. Она разваливается, искрит и отдает гарью, но никто не чует запаха. Машина ревет все громче и громче и, когда ее голос осипнет, она взорвется. Море уцелеет. Мы — нет.
Но пока люди пашут. Тонут в собственном поте. Улыбаются друг другу и прогоняют чужаков. А по вечерам пьют чай и беседуют с домами.
* * *
Мне снится огонь. Он везде. Он пожирает мои руки. Я развеваюсь пеплом и со мной развевается дом. Мы рушимся, потому что срослись миллиарды лет назад.
Я зову на помощь, но никто не слышит. Или никто не хочет слышать. Умоляю, чтобы кто-нибудь собрал меня заново, посадил в автобус и отправил на другую планету — подальше, подальше от тиканья.
Я кричу, но из горла вырывается лишь скрип лестницы.
Я моргаю, но все, что у меня получается, — хлопать окнами.
Я плачу, но слез нет, — есть только протекающая крыша.
И мама. Голос мамы, громкий, чистый, заглушает даже тиканье. Она ищет меня — тщетно. Я растворилась в штукатурке.
Рас-тво-ри-лась.
Я просыпаюсь внезапно. Словно кто-то швыряет меня обратно в кровать. Безжалостные полуденные лучи обжигают кожу, но это приятное тепло.
Я больше не горю.
Я больше не дом.
На часах — полдень. До трех утра я писала главу. О тайнах Градинаровых, о тайнах поселка и… о свих — тоже.
