Что, если ничего нет?
Что, если я лежу в больничной койке, а родители сидят рядом? Я брежу: «Тора, Тора, Тора…» Мама рыдает, кричит, что была права. Что мою воспаленную фантазию нужно срочно удалить.
А я не замечаю их. Я замечаю лишь кролика. И он обещает, что вдвоем мы отыщем Хлопушку, как далеко бы она ни спряталась.
* * *
Мне не спится. От запаха выстиранных простыней тошнит. По лбу течет струйка пота, уж слишком здесь душно, тесно, пусто. Я ковыляю к окну, чтобы распахнуть форточку, но вместо этого прирастаю к полу. На меня пялится каменный кот, разлегшийся на перилах центрального входа. Странно видеть его в городе, где нет никаких достопримечательностей, кроме университета. Рядом с ним, на лестнице, темнеет силуэт. Тонкая талия, острые плечи и руки-ниточки. Тора сидит на ступеньке — без огнеупорного костюма. Прежняя.
Когда, если не ночью, у нас получится вспомнить друг друга?
Я натягиваю помятую рубашку и джинсы, выныриваю из спальни и, спотыкаясь, тащусь на улицу.
Вокруг корпуса вьют гнездо дороги, шумят машины, пульсируют разговоры, но от этого движения по замкнутой траектории нас ограждает забор. Как хорошо, что мы наблюдаем за городом через железные прутья, иначе давно бы исписали себя, как любимый мелок.
Услышав шаги, Тора выпрямляется и запрокидывает голову. Я приземляюсь на ступеньку выше.
Тора кутается в растянутую кофту и наматывает на мизинец пояс.
— Не сердись на меня. Я хотела тебя переубедить.
— Зачем?
— Мой брат… — Всхлип. — Он погиб из-за Zahnrad. Тоже не любил отсиживаться в стороне. Как ты.
Короткое «как ты» — и нет железной Торы. Она снова Хлопушка, тонущая в необъятной кофте. Маленький оловянный солдатик, брошенный в очаг.
Я раскрываю рот, но не произношу ни слова. Сказать «соболезную»? Глупо. «Все будет хорошо»? Вершина идиотизма. Поэтому я просто прикасаюсь кончиками пальцев к Ториным волосам. Теперь она пахнет не только яблоками. Добавился запах гари и капелька горечи. Сейчас, на этой лестнице, ее огнеупорный костюм — я.
Тора вытирает запястьем слезы и поворачивается ко мне.
— Ты не думай. Я бы ни за что не подвергла тебя такой опасности. Экзаменатор не вмешивается, если ученик справляется сам. А я… Я полностью контролировала действия дома. Клянусь. Там, за телевизором, были рычаги, я их настраивала. А конструкции, которые шевелили мебель, замаскированы в стенах… Такой вот эффект присутствия.
— И с кем же я разговаривал?
— Одна приятельница помогла…
— Приятельница? — проглатываю смешок я. — Голос был мужской!
— Имитация, Захар, имитация.
— Имитация Ворона? — мрачнею я.
— Мне так легче.
— Ты… Ты обводишь наши ладони. В поселке…
— А как иначе? — Тора гладит каменного кота. — Я же обещала. Если мы не забудем об отпечатках, не забудем и друг о друге.
Я обнимаю ее за плечи.
— Но я забыл. Прости, прости, прости…
— Ты ненавидишь меня?
— Что? — моргаю я.
— Из-за Ворона.
Я стискиваю зубы, обнимаю Тору крепче и — молюсь, чтобы наше мимолетное счастье не ускользнуло. Но оно уже под землей — похороненное по соседству с засохшими корнями травы.
— Ненавидишь.
— Нет.
— Я сделала это, чтобы ты, наконец, отцепился. Спровоцировала тебя, лишь бы ты уехал в город и больше не возвращался в поселок, — чеканит Тора, не сводя с меня глаз. — Пашка ничего не смыслил в Zahnrad и выполнял мои команды. Я бы сама не смогла. Потом были разборки… Но — бесполезно, кому нужна заброшка? Пашка отделался штрафом. Я — долгой беседой с родителями.
— Ты затеяла это, чтобы расстаться со мной?
— Ворон давно хотел на море. Он устал, Захар… — жмурится Тора и распутывает пояс. — Неважно. Я его верну.
— Вернешь? Ты о чем?
— Еще не время. Подожди немного. Ты же умеешь ждать?
— Ждать? — внезапно начинаю хохотать я. Горло сводит, а я будто выплевываю осколки. В ушах звенит голос Ворона. — Мы же собирались отремонтировать его!
— Захар…
— Он плакал, когда рушилась крыша. Нестерпимо.
— Пожалуйста…
— Я заставлял Пашку жрать дерьмо. Надеялся, что он подавится и помрет прямо там!
— Замолчи! Все дома обречены! Все! Ворон бы тоже заболел! Он бы прихлопнул тебя, как назойливого комара! Ты об этом мечтал?
Тора подскакивает и, зыркнув на каменного кота, как на злейшего врага, исчезает в корпусе.
Теперь мы вдвоем с накипью, парень. Не грусти, привыкнешь.
Ты об этом мечтал?
Я мечтал купить новый чайник, дурочка. Но ты купила его раньше меня.
Глава 16
Анна
ПОСЛЕ
Я окунаюсь в полумрак. В доме Лидии душно. Вентилятор обдает жаром лицо, трещит, играет с занавесками. До тошноты пахнет чем-то сладким. Если бы я зажмурилась, то, наверное, решила бы, что попала в кондитерскую.
Но передо мной — протершееся дряхлое кресло и пушистый белый кот, похожий на Облако. На столе — клетка, в которой, по-видимому, давно не живет птица.
Пожелтевшие обои частично прикрывает плакат Кайли Миноуг.
Лидия падает на табуретку и извлекает из кармана потрепанного халата веер. По морщинам текут капли пота, как вагонетки по американским горкам.
— Пришла-таки. Молодец. Герой. Садись в кресло.
И я слушаюсь ее, подчиняюсь, как марионетка.
— Чаю?
Я не успеваю ответить: Лидия подпрыгивает и несется в кухню. Кот семенит за ней.
Из комнаты мне удается разглядеть лишь плиту и холодильник с выцарапанным кривым лицом. Для худеющих, должно быть. Посмотрел на такое чудо, испугался, и живот уже не урчит.
Стук вентилятора усиливается. Или это… подрывник, и у меня поехала крыша?
— Как зовут вашего кота? — спрашиваю я, чтобы заглушить неприятный звук.
— Гроза.
— Серьезно?
Чайная ложка бьется о стенки чашки.
— Вполне. Он меня охраняет.
— От чего?
— От домов.
Лидия возвращается с чаем. Я делаю крохотный глоток — вроде бы не яд. Обычный черный с десятью ложками сахара. Стараюсь не морщиться, выпрямляю спину.
— Зачем пришла?
— Расскажите мне о… сгоревших домах.
Кот трется об мои ноги. Я люблю животных, но сейчас, рядом с полоумной старухой, в странном доме, Гроза будто читает мои мысли. Или гипнотизирует меня. Или проклинает. Или…
