Скрывает что-то. Да, именно скрывает.
Лидия залпом выпивает чай, подозрительно отдающий спиртом.
— Для начала уясни кое-что: тот, кто интересуется огнем и часами, рискует сгореть сам.
— Почему?
— Потому что это не твой мир, а гостям здесь не рады. Дома умеют строить виселицы, не сомневайся.
— Перестаньте запугивать меня своими сказками! — вспыхиваю я, а у самой руки дрожат так, что чай едва не выплескивается.
— Существует легенда: дом, познавший огонь, но не погибший, находится и в мертвом, и живом мире одновременно, — усмехается Лидия и наклоняется ко мне. На зубах — кляксы фиолетовой помады. — Такие дома навечно связаны с призраками, а призраки любят исполнять мечты. Не бесплатно, естественно. Поэтому люди приносят им подарки — фотографии, письма, книги, украшения. Такой вот обмен.
— И… У кого-то сбывалось?
— Ты ведь сама знаешь ответ. Или хотя бы догадываешься. Не будь дурой, герой.
Я допиваю чай. Тошнотворная сладость течет по пищеводу.
— А вы верите?
— От моего «нет» что-то изменится?
— Мне важно…
— Не связывайся. Мы даже не представляем, о чем мечтаем. — Голос Лидии высыхает и рассыпается песком по полу.
— Вы жили в поселке, когда мне было десять?
Лидия молчит, кот сворачивается клубочком. Лишь жужжание вентилятора нарушает тишину.
Хотя нет, все же это тиканье в моей голове.
Напряжение растет, лязгает, двоится, но, к счастью, Лидия произносит:
— Да. Ваш дом был красивым.
— Вы часто видели нас?
— Маму твою… Маму — да. Тебя — нет.
Мне чудится, что Лидия хочет схватить меня и швырнуть в клетку. Что эта загадочная старуха хранит ее специально для гостей.
— Неужели я… не гуляла по поселку? Почему нет?
— Мы гуляли в разное время.
— Что вам известно о моей маме?
Лидия расплывается в улыбке. Морщины текут по глазам. За этой старой пятнистой кожей прячется что-то важное, но старуха не желает со мной делиться.
— Тора любила фиолетовый. Бегать и падать. Играть на скрипке. Тартини.
— Джузеппе? — внезапно осеняет меня. — Какую композицию?
— «Дьявольскую трель».
— Мне бы найти человека, который играет на скрипке… — закусываю губу я. Пальцы впиваются в ручки кресла. Еще немного — и я пущу корни.
— Диана. Играет превосходно. Виртуозно, — сообщает мне Лидия шепотом, как давней подруге о свежей сплетне.
— Отлично.
Я поднимаюсь.
— Надеюсь, тебе понравился чай, Аня.
— Да, спасибо… — …волшебница, а не повар. — Мне пора.
И я спешу, спешу — на обед, заняться книгой, поплавать в море — куда угодно, лишь бы подальше от засахаренных обоев и законсервированной хозяйки.
Кот мчится за мной.
— Ты ему понравилась.
— Правда? — хмыкаю я.
— Чистая.
Гроза вновь об меня трется.
— Защитить пытается.
— От чего?
— От домов, герой. От домов.
Я киваю и шагаю прочь. Герой. Лидия словно привязала меня к себе.
Перед глазами снова и снова всплывают губы с фиолетовой помадой.
* * *
Я стучусь к Ди и успеваю миллион раз отругать себя за страх и нерешительность, прежде чем замок щелкает. В нос бьет запах яблок. Лишь в псевдо-доме Вячеслава я слышала его так же отчетливо.
— Заходи, — роняет Ди и прислоняется к дверному косяку. Белое кружевное платье — или ночная рубашка? — электризуется, липнет к ногам.
Я проскальзываю в номер. Эта комнатка меньше моей. Чересчур громоздкое кресло выглядит, как огромная бородавка на молоденьком личике. Подоконник завален яблоками, а на кровати лежит потрепанная записная книжка с котом на обложке.
Вопрос бьет в спину внезапно:
— Долго пялиться будешь?
— А? Что? — моргаю я. — Нет. Я не пялюсь.
Ди подплывает окну, хватает яблоко и впивается в него зубами.
— Будешь? Сегодня купила. Вкуснотище.
— Сыграй мне на скрипке, пожалуйста, — неожиданно легко для самой себя выдаю я.
Ди бледнеет и, кажется, сливается с цветом платья. Смотрит на яблоко так, словно мечтает его раздавить.
— Вот как. Что именно? И зачем тебе?
— Чтобы вспомнить. Мы ведь с тобой знакомы, да?
Ди отправляет огрызок в открытую форточку и ныряет в шкаф. На пол летят платья, крутки, фиолетовые колготки, и уже через миг на это разноцветное месиво из тканей падает скрипка.
— Что играть?
— «Дьявольскую трель».
Ди прижимает инструмент к шее. Лицо бледнеет еще сильнее, руки трясутся, будто она едва сдерживается, чтобы не огреть меня скрипкой.
— Не пожалеешь потом?
— Только если не вспомню.
Ди касается смычком струн и начинает играть — быстро, метко, четко. Тонкой извилистой тропкой выкладывает дорогу в ад. Усмехается, зовет меня за собой и беззвучно шепчет: «Добро пожаловать домой». Я не узнаю этот дом, не вижу тропки. Я следую за музыкой. А музыка выдергивает из моего естества ниточку за ниточкой, распарывает до основания и вяжет меня заново. Неумело, криво, запутывая все больше и больше.
В висках молотом — тик-так. Снаружи — дорога в преисподнюю.
Добро пожаловать, добро пожаловать…
Танцуй, танцуй, танцуй…
Ди ускоряется. Я отстаю от нее, срастаюсь со стеной, жмурюсь, но музыка тянет, тянет меня дальше. Размазывает по полу.
Мам, включи на ночь каприс номер двадцать четыре. Я без него не усну.
Мам, я вчера чуть не утонула, представляешь?!
Мам, а давай погуляем?
Ма-а-а-м, научи меня кататься на велосипеде.
Мама!
Но мама не любила кататься на велосипеде и не гуляла со мной. А вот Паганини — гулял. Раскрашивал улицы в зелено-серый и постоянно куда-то торопился.
Я же торопилась только к маме — чтобы она погладила мои родинки на лбу и в очередной раз произнесла: «Тебя поцеловал бог». А я почему-то думала, что меня заклеймили в преисподней.
Мама считала, что ад простирается вокруг дома. Я — не могла жить в нашем раю. Мне было тесно. Я задыхалась и кого-то искала.
Или наоборот — пряталась. Под кроватью. Господи, как же мало оттуда видно! Я, например, однажды следила из-под кровати, как мама сует мой подарок ко дню рождения в шкаф, и ничегошеньки не разглядела. Но чтобы подружиться со смертью, крохотной полоски обзора мне вполне хватило. Эта дама… пахнет полынью и железом. Тикает. Как же бойко она тикает!
