Однажды я спросил у Торы, сколько она восстанавливалась после экзамена.
— Где-то месяц. Руку сломала, представляешь? А Ди вообще потащилась на задание никому не сказав. Потом долго работала без выходных.
Пролетает вторая неделя.
Тора разрешает мне есть и одеваться самому.
За эти проклятые четырнадцать дней комната облепила меня изолентой одеял и замотала в кокон простыней.
Прости, подруга, но бабочки не получится.
Бруно интересуется, почему мое «готов» он теперь слышит намного реже. А я ему: изолента держит. Комната залепила мне рот, герр. И уши, прикиньте? Хотите бескрылую бабочку? Я к вашим услугам, герр.
Здравствуй, третья неделя.
Доктор сообщает, что мой мизинец почти зажил.
Тора — о том, что почти зажили раны на имплантате для дома. Что часы скоро пойдут. Что мы вернем Ворона.
А вот и четвертая неделя. Хромает мне навстречу, обклеивает комнату последним мотком изоленты.
По ночам я наблюдаю за Торой, изучаю каждую морщинку на ее лице, каждый изгиб тела. Нет, Хлопушкам нельзя работать здесь. Они чересчур хрупкие. Чересчур взрывоопасные.
— Нельзя, — повторяю я, когда Тора просыпается.
— Мошек тяжелее ловить, чем мух, — шепчет она мне в шею. — Мы спрячемся под облупившейся краской на подоконнике и — готово. А куда спрятаться мухе? Особенно той, у которой повреждено крыло?
— Но я не муха.
Тора целует меня, и я клянусь себе, что больше не отпущу ее. Кожа мини-девочек слишком нежна, чтобы эти самые девочки боролись с монстрами. Иногда я боюсь дотрагиваться до Торы — мне кажется, что она мигом покроется синяками.
И что бы эта упрямая девчонка ни говорила, за мухой можно спрятать целую армию мошек, если вдруг рядом не найдется облупившейся краски.
Скоро я сдеру изоленту. Всю сразу, с кожей. И… Нет, здесь не место бабочкам.
Я превращусь в муху.
* * *
Я наматываю круги по комнате, попутно завязывая пояс на огнеупорном костюме. Плечо саднит — предчувствует новую мухобойку. А я изо всех сил убеждаю себя, что нас вызвали по ошибке.
Вчера я принес Бруно справку от доктора.
— Поздравляю, Захар. Твое der Trotz мне импонирует. Завтра ты отправишься на задание с Викторией и Дианой. Как говорит Лида, гер-р-р-ой. — Он откинулся на спинку кресла и засмеялся. Его голос раздваивался, булькал, разлетается эхом по кабинету, словно внутри огромного тела сидело как минимум человек десять.
И теперь я медлю. Боюсь, что мы разрушим здоровый дом.
Когда-то я называл их друзьями. У нас с ними были совсем другие отношения, но мы по-прежнему неразлучны.
Дом и я. Я и дом. Кто из нас убийца?
Здесь два варианта: или никто, или сразу оба.
— Готов? — Тора обнимает меня со спины.
Сегодня на завтрак она надела платье и фиолетовые колготки, а затем, когда поступил вызов, — превратилась в черно-белый снимок. Помятый и потертый. Да, возможно, девушка, позировавшая для кадра, была вспышкой, но ее яркость съел фотоаппарат.
— Готов. — Пальцы по привычке тянутся к шраму на плече. — А ты?
— А я живу в этом мире уже второй год. Мне не к чему готовиться.
Я запускаю руку в карман и касаюсь шероховатого корешка. Книга-талисман. Книга-друг. Книга-первая-помощь. Я взял ее в библиотеке и всю ночь перечитывал, учил, подчеркивал важное.
— Небо… Ты до сих пор надеешься, что она пригодится нам? — грустно улыбается Тора. — Ох, Захар… Помнишь, как ты спас меня от воров и потом обрабатывал мне рану? Все по пунктам, четко, без самодеятельности!
— Зря ты так, — обижаюсь я. — Что, если эта книга поможет нам выжить?
— Разве что если примет на себя удар топора.
— Ты не понимаешь…
— Нет, это ты не понимаешь, Захар. Ты знаешь ее лучше песен «Наутилусов»! — серьезно заявляет Тора. — Зажмурься.
— Что? Зачем?
Она закрывает мне глаза ладонью и тараторит:
— Вообрази: дом запер нас. Замуровал. Мы в каменном гробу, среди мертвых зеркал и перегоревших лампочек. Пахнет пылью и чем-то сладким. Конечно, скажешь ты, так пахнут яблоки. Так пахнет моя Хлопушка. Где-то в темном углу тикает сердце, но этих углов в доме десятки. Тебе сложно, ты ищешь Zahnrad, и все бесполезно. Тебя оглушает собственное сердцебиение. Дом ждет, когда ты сдашься. Он больше не называет тебя другом… И лишь мне, твоей Хлопушке, известно, в каком из темных углов он прячет сердце. Но я в отключке. У меня из шеи торчит — о ужас! — вилка. Сладкий запах постепенно вытесняет запах пыли. Я умираю. А теперь ответь, Захар: ты что, полез бы в учебник?
— Тора… — хриплю я. В горле пересохло. Я пытаюсь выкинуть из головы эту сцену, но с каждой секундой она обрастает новыми деталями. — Я сделаю все, чтобы с тобой ничего не случилось.
Только не будь черно-белой фотографией. Я разрисую тебя фломастерами. Поставлю в рамочку. Повешу на стену.
В дверь начинают барабанить.
— Хватит нежиться, голубки! — доносится из коридора ворчание Ди. — Нам нужно спешить!
И мы берем с собой скрипку и спешим — на первое в моей жизни задание. Бруно выделил нам машину — старую-старую «Волгу».
— Чур, я за рулем! — восклицает Тора и приземляется на водительское сидение.
До поселка мы доезжаем быстро. Чересчур быстро для того, чтобы мои молитвы о ложном вызове были услышаны.
Мы минуем полосы улиц и Ворона, пляж и россыпь прибрежных кафе. Дальше, дальше, дальше — к скалам. Отшельник — белый двухэтажный дом — приютился у самого моря. Выбился из стаи, как беззащитная овечка, и — заболел.
С хозяевами мы не знакомы. И мне легче от этой мысли, спокойнее. Спасателям запрещено… скорбеть.
В детстве, когда мне было четыре, я часто гулял по соседнему пляжу. Строил башни из песка, гонял чаек. Тогда родители даже не подозревали, что у меня воспаление фантазии. Поэтому… Что бы ни ждало нас в доме, я буду думать о замке из песка.
И о чайках.
Мы притормаживаем вдалеке, у леса, — чтобы на машину ненароком не упал кирпич, а затем идем навстречу монстру. Молча. Сосредоточенно. Готовясь к худшему.
Калитка приоткрыта. Из-за забора выглядывает огромная магнолия. Здоровается колышущимися на ветру ветками.
— Я звонила пожарным и в скорую, — сообщает Тора, доставая из футляра скрипку. — С минуты на минуту должны приехать. Но мы не будем ждать. Мало ли что там. Ди, ты обыщешь подвал, я — первый этаж. — Она сжимает мое запястье. — А Захар… Захар — второй.
Мы выбиваем дверь. К черту вопрос «есть ли здесь кто-нибудь?»
Есть.
