Мы успеваем выбежать на улицу, прежде чем дом вспыхивает ярче прежнего и — гаснет. Живые всегда быстро гаснут — от лихорадки, инсульта, туберкулеза. А мы помогаем им в этом.
Почти — так бы я назвал нашу профессию.
Почти врачи. Почти спасатели. Почти нормальные.
У забора припаркованы машина пожарных и скорая. Поздно, ребята. Как же вы поздно. Люди в красных костюмах окружили дом. Рядом с ними — Лида в милицейской форме. Наш антимайор. Она ободряюще кивает мне, но не произносит ни слова.
Тора и Ди возвращаются в машину, а я в последний раз оглядываюсь. Пытаюсь узнать в черном пятне, в этом гнилом зубе, заблудившуюся овечку и замечаю перед скорой еще одну машину. Синюю «Чайку». За рулем сидит мужчина — неестественно бледный, с веснушками по всему лицу и щелью между передними зубами. Это Бруно.
И он плачет.
* * *
Я сижу в машине и пялюсь в окно, наблюдаю за людьми, бредущими к дому огромной толпой. Нет, это не пожарные и не милиция. Обычные зеваки. Они держат в руках книги, фотографии, украшения, а некоторые — даже деньги.
— Что они делают? — недоумеваю я.
Перед глазами — лицо Бруно. Перекошенное. Потерянное. К счастью, из машины я его не вижу. Слезы сильных ядовиты. Слезы сильных способны уничтожить мир. Но пока я не признаюсь в том, кого встретил, этих слез не существует, как не существует и хозяина Чайки.
— Люди верят, что дома, которые станцевали с огнем, исполняют мечты, — отзывается Ди. — За определенную плату, конечно.
Внезапно из толпы вырывается парень — высокий, грязный, с багровым загаром. Он подбегает к нам и стучит по стеклу.
— Ди! Да что с тобой не так?! Прошу тебя, возвращайся домой! Эта работа ни к чему хорошему не приведет! Умоляю, хватит!
— Газуй, Тора, — командует Ди, а сама вцепляется в коленки с таким остервенением, что белеют пальцы. — Газуй же!
И Тора газует.
Странный паренек остается позади.
— Кто это был? — подаю голос я.
— Брат.
— Почему ты с ним не поговорила?
— Почему? Да потому что со мной что-то не так. И он никогда не понимал, что именно.
Я киваю. Этот дурацкий вирус «что-то не так» уже давно заразил поселок.
Мы объезжаем дом. Люди косятся на нас с опаской — некоторые пятятся, некоторые прячут за спинами детей. Я догадываюсь, о чем они мечтают, но Чайка их не спасет. Когда-нибудь здесь вновь будут жертвы.
— Откуда взялась эта легенда? — спрашиваю я.
— Представь сгоревший дом со здоровым сердцем, — начинает Тора. — Считается, что душа такого дома застряла между миром живых и мертвых. Она — своеобразный телефон. Ты просишь у призраков что-нибудь, задабриваешь их подарками, а они тебе помогают.
— Но Чайка погибла…
— У тебя что, вместо мозгов шестеренки? — перебивает меня Ди. — Тора же ясно сказала: все дело в душе. Неужели ты думаешь, что она телепортировалась в мир мертвых за секунду? Люди неделями шляются по таким вот домам после пожаров.
Я прислоняюсь лбом к стеклу. В пепле, возле крыльца копошатся двое. Девушка обнимает какую-то коробку, а парень размахивает руками и что-то объясняет… Долговязый блондин. Пашка.
О боги. Ты же не такой.
Я подавляю желание выскочить из машины и встряхнуть его. Очнись, очнись, очнись… Что ты творишь? Зачем?
Где заканчивается твоя вера?
Это ведь я сумасшедший. Я, не ты.
Тора тоже его замечает, но молчит и лишь сильнее надавливает на газ. Всю дорогу до корпуса я думаю о том пареньке, что называл меня Кирпичом. О доске для серфинга. Об одержимости.
Мы возвращаемся к Бруно, как почтовые голуби к хозяину. Стая, чего уж. И строчим, строчим отчеты о том, как разбили проклятые часы.
На ужин нам подают мясную запеканку и сырный пирог. Каждому — по две чашки чая.
Мы заслужили. Сегодня мы — герои.
Нам желают спокойной ночи и крепких снов. Только вот для Торы и Ди эта вылазка очередная, а для меня — настоящие похороны.
Мы расходимся по спальням. Я вспоминаю скрипку и целую Хлопушку в губы. Я вспоминаю слезы Бруно и стягиваю с нее фиолетовые колготки. Я вспоминаю магнолию в саду и включаю проигрыватель.
Я пробую на вкус Торину кожу и чувствую на языке пепел.
— Закрой глаза, Захар.
— Нет, — отрезаю я. — Мне хочется видеть тебя…
…А не сгоревший дом.
Я обнимаю ее, свою Хлопушку, крепко прижимаю к себе, но все равно ощущаю между нашими телами пепел.
Глава 24
Захар
ДО
Следующие три месяца я без перерывов тренируюсь и езжу на задания — лишь бы накопить денег. Матушку оперируют. Ткани почти восстановились, если не считать шрамов по всему телу. Я проведываю ее стабильно раз в неделю. Стабильно раз в неделю навещаю сгоревшего Воробья и делаю в нем ремонт.
Матушка не спрашивает меня о работе. Я не спрашиваю ее ни о чем. Она понимает, что моя фантазия опять воспалилась, но уже не предлагает таблетки.
О папе мы тоже не говорим. Мы предпочитаем о нем молчать.
А после я возвращаюсь в Стаю. После пишу свою странную книгу, больше похожую на дневник. После сжигаю дома. После убеждаю себя: часы — это обычные механизмы. Они ничего не чувствуют.
Ведь не чувствуют, Тора?
Я научился разбивать их — не колеблясь, без сомнений. Швырять со всей силы, чтобы они попадали прямиком в ад. На дно самого глубокого океана. Поближе к магме. В черную дыру.
По вечерам мы пишем отчеты. Сдаем железные сердца в морг.
Снова.
Снова.
Снова.
Наше трио — Тора, Ди и я — неразлучно. Мы тренируемся вместе. Мы охотимся вместе. Мы убиваем вместе. Мы — команда и знаем друг о друге все.
Ди обожает «Мастера и Маргариту». Любит крепко заваренный чай и не спать до трех утра. Они с Торой часто гуляют по вечернему городу.
А вот по дневному — никогда.
Каждую ночь я засыпаю в обнимку с Торой. Каждую ночь между нами скрипит пепел. Каждую ночь она произносит:
— Закрой глаза.
А однажды еще и прибавляет:
— Завтра я тебе покажу маленький рай.
* * *
Весь следующий день — за завтраком, на тренировке, листая учебники — Тора поглядывает на часы. Она ждет вечера так отчаянно, как дети ждут дня рождения. Ди посылает нам многозначительные улыбки. Конечно, Тора ей рассказала.
Куда же без лучшей подруги.
И вот Лида нас отпускает, Стая разбредается по спальням, а стрелки часов упираются в цифру десять. Пора.
