— Тора спрашивала о тебе. Я сказал, что ты окончательно свихнулся. Ждешь ее, как ненормальный. — Пашка извлекает из кармана зажигалку и щелкает колесиком. — Она попросила передать, что ты не чайник с накипью. Во бред, да? И предложила вам встретиться. Через два месяца. Здесь же.
— Что? — бледнею я. — Почему через два?
— У нее есть уважительная причина, — мрачнеет Пашка.
— С… Спасибо.
— Тебе спасибо. Мы ваши должники.
Пашка перепрыгивает через подоконник и исчезает в перекрестках улиц.
«С днем рождения», — кряхтят ставни.
Спасибо, Тора. Спасибо, Ворон.
Как же я рад, что вы вернулись из отпуска.
* * *
Я снова жду. Два месяца — как в детстве. Зачеркиваю дни на календаре. Теперь у меня есть целый комплект фломастеров. Десять штук, чтобы хватило.
Но когда наступает тот самый вечер, я выкидываю их в урну и — что есть мочи бегу к Ворону.
Он встречает меня хлопающими дверями — соскучился. Я навещаю его пару раз в неделю и знаю, что он ревнует. Дома любят внимание. Любят, чтобы человек принадлежал им.
— Извини, брат, чаще не могу, — оправдываюсь я.
Извини, брат, я обязан сжигать таких, как ты.
Ворон все понимает. И не боится меня. Скорее, поздравляет, ведь я почти добрался до звезд. Осталась последняя ступенька.
Я окунаюсь в полумрак комнаты и приземляюсь на подоконник. Торы пока нет. Но если потребуется, я буду ждать ее до утра. В спину бьет ветер и свистит: «Очнись, очнись, очнись…»
А я сплю. И мне нравится.
Я оглядываюсь — луна светит прожектором — и сталкиваюсь лицом к лицу с лесом. Кажется, я даже читаю его мысли. Этот парень хочет обнять меня и похлопать по плечу, как старого друга. Он тоже любит внимание. И тоже безумен. Он не замечает того, что творится у него перед носом. А творится следующее: в траве скукожился черный комочек. Птенец. Птенец вороны.
Совсем недавно гнездо было полно жизни, а сегодня часть этой жизни терзают муравьи.
«Кар-кар-кар», — рыдает ворона.
Я отворачиваюсь. Смерть разозлилась, что я не отдал Ворона, и забрала птенца.
— Почему ты им не помог? — спрашиваю я у дома.
— Не успел.
Раздается шорох.
«Это она, она, она», — стучит сердце.
«Это она», — подтверждает Ворон.
В темноте вырисовывается силуэт, хрупкий, крохотный. Я жадно втягиваю воздух, но не чувствую аромата яблок — лишь пыли.
Часы с каждой секундой барабанят все громче. Заглушают мое волнение.
— Здравствуй, — выдавливаю я.
Тора подпрыгивает и настороженно озирается.
— Надеюсь, ты пришел без группы поддержки?
— Да…
— Если ты приволок Бруно, — она упирается тонким пальчиком в мою грудь, — я за себя не ручаюсь. Он ничего не получит!
Я стискиваю зубы. Где ты, Хлопушка? Неужели забыла, что мы с тобой выкроены по одинаковой схеме?
— Я не его ищейка. Успокойся.
Нет, Тора не узнает меня. Мы стоим в сантиметре друг от друга, но вот аномалия: этот сантиметр больше миллионов километров. Мне хочется во все горло завопить: «Где ты? Вернись! Если звезды тебя не приняли, давай отправимся в ад. Там Бруно точно нас не найдет».
Тора чертыхается и отстраняется, как только я нащупываю ее руку.
— Зачем я тебе, Захар? — вздыхает она и прислоняется лбом к стене — извиняется перед Вороном за сцену.
— Мы же… Мы же должны быть вместе.
Где ты, где ты, где ты? Как мне догнать тебя? Возле какой звезды искать?
— Ничего мы не должны.
Я вцепляюсь пальцами в ее плечи и шиплю:
— Клянусь, я бы не выдал тебя.
Тора вздрагивает. Ее каменный кокон трескается. Я прижимаюсь щекой к ее макушке. В голове звенит колоколом: «я нашел тебя, нашел, нашел…»
Ты была совсем рядом.
Мысли стучат громче сердца, и я боюсь, что Тора их услышит. Думать тише — вот чему нужно учиться спасателям.
— Зря я впутала сюда Лиду.
— С ней все в порядке. Конечно, после твоего побега они с Бруно поругались, но уже на следующий день обнимались как ни в чем не бывало.
Тора молчит, и я не тороплю ее. Мы изменились. Заржавели. Сошли с рельс. Раньше мы мчались к звездам, а теперь — в преисподнюю.
И я не выдерживаю. Представляешь, говорю, я почти год метался между городом и поселком, с Пашкой подружился. Ты мне каждую ночь снилась, говорю. Как «Путеводный свет», ей богу. А еще я научился ходить наощупь. Тора, Тора, как же я мечтаю прокричать, что нам двадцать три! Нам, а не мне. И чтобы мы не расставались. Чтобы жили по соседству со звездами, в аду, да хоть у ног дьявола — не важно. Главное — есть яблочный пирог и танцевать под «Наутилусов».
Тора тянется к моему уху, но сразу же отстраняется. Нас парализует сердцебиение Ворона, будто мы по-прежнему дети и сейчас прячемся от Пашки.
— Забудь, что мы встречались. Пожалуйста. И меня забудь. — Тора пересиливает себя и касается губами моих губ. — Я… пишу песни. Много песен. В музыкалке учусь.
— Нет…
— Ты почти нормальный. Пользуйся этим, умоляю, — всхлипывает Тора, пятясь. — Мы… Мы тебя любим, Захар.
Мы тебя любим.
Мы.
Две буквы. Два человека. Тора и…
— О ком ты?
Но Хлопушки уже нет. Хлопушка исчезла за обгоревшей дверью. Я устремляюсь следом. Луна нырнула за облака, и как бы я ни старался разглядеть Тору во тьме — я снова слеп. Я снова разучился ходить наощупь.
Невдалеке раздался рев машины.
Глава 28
Анна
ПОСЛЕ
Я не спятила. Павел, Вячеслав, Илона действительно существуют. У меня есть доказательство — визитка с фотографией.
Дрожащими руками я беру с тумбочки телефон и нахожу номер Иглова. Динамик кряхтит гудками.
— Алло.
— Здравствуй, Боря. Это твой преподаватель, Анна Захаровна. Помнишь, у тебя были часы марки Zahnrad? Не подскажешь, где ты их покупал?
* * *
Завод Zahnrad расположен на окраине города. Широкий четырехэтажный монстр пестрит граффити, признаниями в любви и в ненависти. Издалека он напоминает гниющее яблоко.
Лестница у центрального входа потрескалась. На перилах сидит каменный кот с отвалившимся носом. Он наблюдает, как я толкаю дверь и как проскальзываю внутрь. Должно быть, он наблюдал и за мамой. Но, к сожалению, каменные рты не умеют разговаривать.
