Отчим обронил «с праздником» и потрепал Бруно по щеке, будто это не он три часа назад ударил пасынка по той же щеке. Будто не он толкнул его на ступеньку крыльца. Будто не из-за него мама старательно зачесывала сыну челку.
Все случилось быстро. Бруно залез на магнолию — дерево, которое отчим выращивал уже восемь лет, — и сломал ветку с четырьмя бутонами. «Идиот! Первое цветение — это как первая поездка на велосипеде или как первый поцелуй — ни с чем не сравнится, — разорялся отчим, когда Бруно оправился от его удара. — А ты взял и все испортил».
Из кухни доносилось кряхтение радио, пахло ванилью. Мама пекла торт. Заметив топчущегося на пороге сына, она скользнула взглядом по ссадине, но не сказала ни слова. Лишь усерднее стала замешивать тесто, а через час, зачесывая Бруно челку, прошептала: «Прости».
А потом — желто-оранжевый колпак и много-много гостей. Горы подарков. «Все будет хорошо» — от мамы. «С праздником» — от отчима. Коробка деталей — как извинение.
Вот только Бруно с того дня возненавидел магнолии. Он прочитал в книге по ботанике, что аромат четырех-пяти цветков может убить, если оставить их в комнате с запертыми окнами. А отчим твердил, что настой сушеных листьев магнолии лечит от гипертонии, эфирное масло — от выпадения волос. И оба были правы.
Со следующей недели Бруно возненавидел ярко-синюю «Чайку» отчима. Мальчишку раздражали мягкие, женственные формы машины. Ко всему прочему его укачивало. И нет, здесь ни при чем подзатыльник отчима. Ни при чем мяч, ударивший «Чайку» прямо по кузову. Бруно терпеть не мог синий, его оглушал рев мотора, бесил вечно заедающий замок на двери. Отчим же восхищался мощным двигателем, хвастался перед друзьями, что впускной коллектор, блок цилиндров и поршни изготовлены из алюминиевого сплава. И оба были правы.
А через месяц Бруно возненавидел отчима. Он бы с радостью оглох, лишь бы не слышать его «проехали» и маминого «прости». Мальчишка злился не из-за синяков или шишек. Он злился из-за магнолии и уродской «Чайки», из-за желто-оранжевого колпака и маминого торта. Какой-то важный механизм сломался в нем — очень-очень давно. А отчим кричал, что пасынок идиот. И оба были неправы.
Бруно мечтал вернуться в Кельн, в их уютный домик, который построил отец. Ему снилось, как он забегает в гостиную, а там сидит папа. Как и раньше, он машет ему. Как и раньше, прячет улыбку за черными-черными усами. Как и раньше, в огромных очках. И худой. Какой же он худой!
Но отец умер от лейкемии, когда Бруно было пять. Мальчишка восстановил его в памяти по фотографиям. Прошло три года. Бруно почти смирился с мыслью, что больше никогда не услышит папиного смеха, но мама купила билеты, и они навсегда покинули Кельн.
Куда? Зачем? Почему? Бруно ничего не понимал, пока не увидел магнолию и ярко-синюю «Чайку». За его спиной шумело море, подвал огромного дома утопал в шестеренках, а высокий угловатый мужчина говорил на странном языке и хлопал его по плечу.
Отчим провел для Бруно экскурсию на заводе по изготовлению часов, где работал заместителем директора. Они поехали туда на «Чайке», но мальчишку это не смущало: его завораживали тикающие механизмы. А на заводе их было много. Очень много. Часы ручной работы, старинные или современные… После экскурсии Бруно казалось, что внутри у него тоже что-то щелкало. Ему нравилась точность и определенность механизмов. Да, иногда они спешили или отставали, но, по крайней мере, не умели кричать и бить.
Бруно зачитывался книгами отчима о часах и уже в десять начал конструировать свои. Долгое время у него ничего не получалось, механизм не работал, и тогда мальчишка снова изучал теорию. Спрашивать у отчима не хотелось — ему хватило того дня рождения. А в тот день рождения русские мужчины и женщины разошлись быстро. Наверное, почувствовали, что именинник не в настроении. Когда мама мыла посуду, она то и дело косилась на вытирающего стол Бруно. Но — молчала. Она всегда молчала. Должно быть, как и отчим, обожала магнолию и «Чайку». Не боялась ядовитого аромата цветов и рева мотора.
А Бруно изучал строение часов — из месяца в месяц, из года в год. Немецкий акцент исчез, мальчишка теперь свободно говорил на русском.
Через семь лет импровизированную мастерскую полностью заполонили платины — огромные и маленькие, женские и мужские. Бруно обожал старинные часы. Он с особым интересом читал о шпиндельном, цилиндрическом и анкерном ходах, но в конце концов выбрал для своих экспериментов последний. Точный, надежный, простой в изготовлении — то, что нужно.
Когда Бруно впервые услышал тиканье собственных часов, он едва не разбил их от радости. Вломился в гостиную, продемонстрировал механизм маме.
— Какой ты молодец, — похвалила она его. — Я тобой так горжусь!
— Оказывается, это несложно!
Мама коснулась мизинцем циферблата.
— Подари их отчиму, сынок. Завтра у него праздник — девять лет заводу.
И Бруно подарил. Как же ему было грустно расставаться с часами! Да и отдавать их тому, кто обожал магнолии, — перспектива не из лучших. Но мальчишка не растерялся: когда-то давно он засушил лепестки цветка, из-за которого мама потом зачесывала ему челку. Он перетер гербарий в порошок и спрятал в корпусе часов.
Вот смеху-то будет, когда отчим найдет! А если не найдет — еще забавнее. Никто, кроме Бруно, не узнает, где похоронена магнолия.
Никто не узнает.
* * *
Отчим оперся на балюстраду и жадно втянул соленый воздух. В одной руке он держал часы, в другой — бутылку пива.
— А ты молодец.
Они с Бруно стояли на балконе. Даже со второго этажа вид открывался завораживающий: штормящее море, на пляже — ни души.
— Без твоих учебников ничего бы не вышло.
Повисло молчание. Бруно жил с отчимом уже девять лет, но так и не привык к его резким переменам настроения. Их нелюбовь друг к другу росла, как росло количество синяков на теле мальчишки.
Отчим глотнул пива.
— Пойдешь ко мне на завод? Тебе пора задуматься о будущем, выпускной класс, как-никак.
— Я не решил.
Под балконом росла та самая магнолия — отвратительная и ядовитая, — а в утренних лучах переливалось море, которое Бруно с радостью променял бы на суету Кельна. В метре от мальчишки пил пиво человек-ненависть. Человек-глупость. Все, к чему он прикасался, начинало вонять магнолией.
Отчим поставил часы на балюстраду.
— Ты не серчай. Мой отец меня так же воспитывал. Правда, у него недостаток был — спиртное литрами хлестал. Но это ничего. — Он допил пиво и, прицелившись в мусорный бак, швырнул бутылку. Та не долетела — разбилась на мелкие осколки. — Гляди, какой я вырос. Дом построил, работаю. И ты вырас…
— А мой отец был другим.
Отчим повернулся к пасынку и долго-долго на него смотрел. Бруно чудилось, что он читает его мысли.
— Съезжу на работу.
