Но Бруно устал. Все живые дома, кроме Лидиного, сгорели. Его дети погибли. Сколько душ эти несчастные существа прихватили с собой? Сколько жертв мерзнут в коммунальных квартирах? Бруно построил общежитие, освободил поселок от монстров, но не учел, что свобода чаще всего равна смерти. И свои сбережения, которые он перевел на счета выживших, не играют особой роли.
— Вы ничего не добьетесь. — Тора закусила губу и не притронулась к ризотто, хоть Бруно и заказал его специально для нее.
— Почему?
— Вы подлец! Мой брат… Он погиб, борясь с вашими чертовыми птицами!
— Я увольняюсь, — вздохнул Бруно. — Уезжаю в Германию — домой.
— Но…
— Как ты вылечила сердце Ворона? Умоляю, Тора, ответь…
Она подалась к нему и прищурилась.
— Ладно. Но не думайте, что я вас когда-нибудь прощу, — цедит Тора. — Чем сильнее спешат часы, тем меньше вероятность того, что дом заболеет. Заставьте механическое сердце колотиться, и тогда на безумие у него не останется времени.
Бруно, отчаянно ловил каждое слово. Там, в Кельне, их с мамой ждал маленький домик. Пока — мертвый. Но скоро папа будет читать газету в гостиной. Скоро он спрячет улыбку под смешными усами. Бруно посадит в саду сосну, а не магнолию. И никаких чаек. Ни-ка-ких. Должно быть, домик назовет себя Соловьем. Бруно не сомневался: у него красивый голос. А папа… Папа похлопает сына по плечу и прошепчет: «Я рад, что ты вернулся».
— Твой брат герой.
Бруно поднялся и одернул рукав. Незачем Торе пялиться на изуродованное запястье — когда-то дом прижал его дверью. Когда-то Бруно стучал что есть мочи и вопил проклятия, лишь бы пробраться в комнату, где задыхался Торин брат. Когда-то он едва не сгорел вместе с ним. Но девчонке не обязательно об этом знать. Бруно куда приятнее, когда его ненавидят. Как-то привык.
Он написал заявление об увольнении и купил лосины цвета осеннего моря. Бруно не сомневался, что Лида поедет с ним в этих самых лосинах… Но, вломившись к ней в кабинет, он все понял. Хватило одного взгляда. Одного движения. Она никуда не собиралась. Как же он сразу не догадался!
— Ты ведь тоже уезжаешь ради дома. Не заставляй меня бросать свой, — проговорила Лида.
И они расстались. У каждого была своя птица. Свое дерево и свой призрак. У каждого был свой сгоревший дом.
Глава 31
Лида
ДО
У Лиды умер сокол. Четыре месяца назад, она, гуляя вдоль дороги у леса, нашла птенца. Купила ему огромную клетку, начала кормить крысами и мышами — благо, истребить их так и не получилось — выхаживала. Радовалась, что у дома появился друг-тезка. Но все — зря. Сокол каким-то чудом открыл клетку, закружил по комнате, и его засосало в вентиляцию. Стечение обстоятельств, не иначе. Вот только Бруно считал по-другому.
Лида вломилась к нему в кабинет в семь утра — после ссор с ней он приходил на работу раньше. Бруно сидел в кресле с идеально ровной спиной, как провинившийся ученик, пялился на возлюбленную, стучал пальцами по столу. В хлопковом платье Лида чувствовала себя неуютно, но, по крайней мере, его не подарил Бруно. Если бы Стая пощадила ее дом, она бы сразу же отдала им свою коллекцию лосин.
— Ты переселяешься, — процедил Бруно.
Его голос растекся по кабинету, застыл, как бетон, и Лида застыла вместе с ним.
— Нет.
— Я, кажется, тебя не спрашивал.
— Я, кажется, тебя тоже.
Миновав стол, Лида приземлилась на подоконник. Бруно не пошевелился.
— Он убил твоего сокола. Ты будешь следующей.
— Я доверяю дому, а он доверяет мне.
— Бред. Не существует ничего, кроме его Zahnrad и твоего сердца.
Лида вцепилась в кресло и наклонилась к уху Бруно.
— Ты забываешь, что я у него в долгу.
Бруно схватил Лиду за локоть и, не обращая внимания на ее слабые попытки высвободиться, притянул к себе.
— А кто его создал, дорогая? Кто? Я отвечаю за тебя.
— Мне больно, отпусти.
Бруно отстранился.
— Прости. Я… Я волнуюсь.
— Ты умеешь волноваться? Надо же.
Даже не посмотрев на него, Лида выбежала из кабинета — смахнула слезу тыльной стороной ладони, тут же натянула на лицо улыбку. В коридоре суетилась Стая, приехавшая после очередного задания. Они могли заподозрить неладное. Лида шагала не быстро и не медленно, здоровалась не громко и не тихо, подстраивалась под ритм и молила небеса, чтобы Бруно не забрал у нее Сокола.
Лиду учили бороться. Еще в университете она вызубрила все болевые точки. Если ударить в солнечное сплетение, человек согнется или упадет на колени. Если попасть в углубление внизу шеи, противник начнет задыхаться. Если заговоришь о его бывшей, с которой они вчера расстались, или о паршивой работе, победа обеспечена. Лида всегда знала, на что давить.
Ты умеешь волноваться? Надо же.
Она любила Бруно и вряд ли решилась бы на запретный прием. Но… Он собирался убить дом. Ее родной дом.
Четырнадцать лет назад Лида обнаружила болевые точки и у себя. В университете учили: «Не рассказывай никому, как сильно ты боишься высоты, — друг подарит тебе билеты на прыжки с парашютом, а враг этот парашют проколет». Но рассказывать и не пришлось. Перед глазами у Лиды все кружилось, в ушах звенело. Один раз она даже упала на работе — ни с того ни с сего, просто потеряла равновесие. А ведь майору милиции нельзя болеть. Звездочка на погонах ничего не стоит, если тебя рвет, а щуплая девчонка — новоиспеченный сержант — стучится в дверь и предлагает вызвать врача.
Но звон в ушах быстро прекращался. Все налаживалось до следующего приступа.
По вечерам Лида частенько приглашала к себе пятилетнюю девчонку с соседней улицы — Тору. Учила ее играть на скрипке и читать музыку.
По понедельникам — Паганини.
По вторникам — Тартини.
По средам — Вивальди.
По четвергам — Бах.
По пятницам — Бетховен.
Дом впитывал в себя ноты, полнился ими. А Лида пыталась разобраться, какая ее музыка. Веселая? Грустная? Ритмичная?
Тора с трудом удерживала огромную для детских ручек скрипку, но уже делала успехи. Без сомнений, ее музыкой была «Дьявольская трель».
Приступы учащались. В ушах звенело сильнее обычного. Дни Паганини, Тартини, Вивальди, Баха и Бетховена смазывались, выцветали, фальшивили, как ненастроенные инструменты.
— Что с тобой? — спросила Тора пятничным вечером и спрятала скрипку в футляр. — Ты очень бледная.
— Устала, наверное.
Лида прислонилась к стене. Кухня вытанцовывала джайв, словно живая. Словно она носила погоны. Словно играла на скрипке.
