— Мы встретимся завтра?
Лида сползла на стул и промямлила:
— Я… Я позвоню тебе, детка.
Круг замкнулся. А по диаметру — участок, приступы и ноты. Много-много нот. Дни тянулись медленно. Лида все реже брала в руки скрипку и все чаще пила вино. Она наслаждалась игрой Торы, но сама не притрагивалась к инструменту.
Проклятый джайв не прекращался.
Внезапно Лида поняла: ее музыка не веселая, не грустная и уж тем более не ритмичная. Это пьеса «4?33?» Джона Кейджа, где нет ни одной ноты.
Лида стремительно теряла слух.
* * *
Поселок наполнился водой. Как бы громко Лида ни включала радио, как бы звонко ни хохотала, пьеса «4?33?» погружала ее в вакуум. Джон Кейдж хотел, чтобы люди насладились окружающими их звуками. Но в поселке кто-то каждый день убавлял громкость. Это как уезжающий поезд — не догонишь, не старайся.
— У вас болезнь Меньера. Двусторонняя патология, редкий случай, — сообщил врач, когда Лида прошла обследование и в сотый раз явилась к нему на прием. — Проблемы с внутренним ухом.
Не догонишь. Нет, в тот момент Лида не сидела в кабинете доктора — она топталась на платформе, а где-то у горизонта мчался поезд.
— Ваше головокружение, тошнота, слабый вестибулярный аппарат — это все от болезни. Я пропишу вам препараты, которые снимут симптомы. Потеря слуха — необратимый процесс, но мы попробуем его приостановить.
Лида взяла больничный. Тора по-прежнему навещала ее по вечерам — играла строго по расписанию. Среда? Вивальди. Понедельник? Паганини. Поэтому Лида не путала композиции, даже когда звенело в ушах. Она пыталась уследить за руками Торы, за мелькающим смычком, за нотами, но поезд отдалялся. У Лиды появилась новое расписание.
По понедельникам — Кейдж.
По вторникам — Кейдж.
По средам — Кейдж.
По четвергам — Кейдж.
По пятницам — Кейдж.
Тора предложила Лиде переписываться в блокноте, но та отказалась. Она не больная. Поезд еще мелькает на горизонте.
— Сложно давать прогнозы, — говорил врач. — Возможно, вам придется задуматься о слуховом аппарате. Если у вас подвижная работа, не выбирайте карманный. Заколка — в самый раз, будет лучше держаться.
Он назначил ей лекарства, но… Лида боялась. Вдруг вместо того, чтобы сорвать в поезде стоп-кран, доктор прибавит скорость?
* * *
Пролетело пять месяцев. Одним осенним вечером — вечером Паганини — Тору привел высокий полный мужчина. Лида насторожилась: раньше это делали родители. Тора отправилась в кухню, а незнакомец так и не сдвинулся с места.
— Герр Шульц. Можно просто Бруно.
Лида не расслышала и мысленно чертыхнулась.
— Повторите, пожалуйста…
— Бруно.
— Зайдете? — Лида кивнула в сторону кухни. — Я заварила чай.
— Нет-нет, я погуляю. Голова болит. Сколько вы занимаетесь? Час?
— Да. Где Торины родители?
— Попросили посидеть с малюткой, — объяснил герр. — Они сегодня в вечернюю смену.
— Измену? Вы о чем?
— В вечернюю смену.
Лида покраснела. Весь вечер она чувствовала, как горят щеки. Музыка все больше отдалялась. Поезд украл ее, подарив взамен звон в ушах. Таблетки не помогали.
Когда мучительный час подошел к концу, Бруно забрал Тору. Лида попрощалась с девчонкой и новым знакомым, а сама накинула куртку и побрела к морю. Может, хотя бы там она не будет так остро ощущать, что проиграла в гонках с поездом.
Пляж опустел и преобразился — октябрь был в самом разгаре. Лида устремилась к воде. Ветер дышал солью, море шумело. По-прежнему. Вот она, самая прекрасная мелодия в мире.
Лида с наслаждением втянула воздух.
— Скучаете? — прервал идиллию голос.
Бруно поравнялся с ней и замер.
— Как вы меня нашли?
— Поверьте, я умею искать.
От его «умею» у Лиды по спине поползли мурашки.
— А что вы еще умеете? — Она присела на корточки и окунула ладони в воду.
— Абсолютно все. Только скажите, чего бы вы хотели?
Лида усмехнулась. Холод обжигал кожу, мозоли от струн пекли. Скоро они исчезнут, как и звуки.
— Вы не волшебник, герр Шульц.
— Ошибаетесь.
— Тогда подарите мне лосины.
— Лосины? — опешил он.
— Да. Цвета осеннего моря.
— И все? Вы что-то скрываете, верно?
Лида подняла голову и взглянула на герра Шульца. Этот огромный мужчина не мог быть врачом. А если он не врач, то и не волшебник. Бруно молчал, и Лида вновь отвернулась к воде.
— Я лучше волшебника, — раздалось рядом с ее ухом. Бруно поставил на песок коробочку с золотистой надписью «Zahnrad». — Храните их и ни в коем случае не выносите из дому.
— Что там? — спросила Лида, но Бруно уже шагал прочь с пляжа.
* * *
Лида проснулась ночью и закричала. В горле першило. Ей приснилось, что вместе со слухом пропал и голос. Так и не нащупав в темноте тапки, она отправилась в кухню. И снова вино. Снова пьеса «4?33?». Снова силуэт скрипки на подоконнике. Лида потянулась к ней и прижала ее к шее.
Сегодня вторник. А значит, Тартини.
Пальцы вспомнили «Дьявольскую трель» быстро. Вот только для Лиды она по-прежнему была пьесой Кейджа. Чем усерднее она водила смычком по струнам, тем отчаяннее боролась с желанием разреветься. Ее любимую музыку заглушало пыхтение поезда.
Она прекратила играть резко.
В голове вертелся вопрос: заколка или карманный?
Лида осушила бокал вина, а затем — со всей силы ударила скрипкой по стене. Еще и еще. Обломки посыпались на пол.
Инструмент ей теперь ни к чему. По крайней мере, она так думала, пока нечто не сказало:
— У тебя талант.
Лида застыла со скелетом скрипки в руках. На горизонте замаячил поезд. Неужели он возвращается?
— Кто здесь? — Лида старалась говорить четко, но язык заплетался.
— Друг.
Часы, подаренные герром Шульцом, тикали оглушительно — где-то в висках, наперегонки с пульсом.
Лида зажмурилась и прислонила Zahnrad к уху. Нет, безумие. Герр Шульц не волшебник… Не волшебник.
— Как тебя зовут?
— Сокол.
— Со-кол. Ты в часах?
— Нет, это они во мне.
Лида покосилась на бутылку вина. Или она слишком много выпила, или Джон Кейдж уступил место Тартини. Четыре минуты тридцать три секунды длились пять месяцев, а после — заиграла «Дьявольская трель».
