Я пялюсь в окно, надеясь отыскать Ворона за бесконечными уголками крыш.
Ди подкрадывается ко мне со спины и упирается подбородком в мое плечо.
— Если мы найдем Тору… Что ты ей скажешь?
— Здравствуй. Как поживаешь?
— И, естественно, крепко-крепко обнимешь, как верную жену.
— Именно, — соглашаюсь я и пытаюсь отстраниться, но Ди хватает меня за запястье.
— Она тебя не любит.
Я разворачиваюсь к ней, к этой диковатой девчонке, и хочу ее оттолкнуть, выгнать, зашить ей рот, но — немею. Она гладит мои губы.
— Что…
— Ничего не говори.
Закрой глаза — и ты увидишь Тору.
Но здесь не пахнет яблоками. И орехами — тоже. На Ди нет фиолетовых колготок. Она не Хлопушка. Ее тело — это не ноты «Дьявольской трели».
Вот она дотрагивается подушечками пальцев до моего подбородка. Вот скользит по щеке. Вот дышит мне в шею.
А потом — целует меня. Осторожно, точно боится, что я ненастоящий.
Пахнет сигаретами. В последнее время Ди выкуривает по пачке в день.
— Тора не любит тебя, — повторяет она. — Не любит. А я рядом. Я — люблю.
Ди обвивает руки вокруг моей шеи, но я отпрядываю. Нельзя. Красный свет. Радиация.
— Ты ничего о нас не знаешь, — цежу я. — Уходи. Пожалуйста. Скоро приедет твое такси.
Ди неохотно кивает, и вместе с ней кивают волосы-ниточки. Нападение отменяется. Жертва забилась в нору.
— Прости. Наваждение какое-то. Спокойной ночи.
Ди вылетает из комнаты, а я смотрю ей вслед и вспоминаю, как выглядит моя мини-девочка. Как пахнет. Как говорит.
Где-то далеко она готовит яблочный пирог. Где-то далеко живет «Мы тебя любим».
Я пытаюсь найти себя в этих словах, но пока тщетно.
* * *
Дни тянутся приторным медом, и Ворон превращается в огромную черную птицу. Строители определенно знают его имя.
Я не слышу Ворона, но надеюсь, что он слышит меня.
По утрам, перед работой, я проведываю его и прошу, чтобы он дал знак. Чтобы хоть как-то намекнул о своем новом хозяине. Но он не обращает на меня внимания.
Дома умеют хранить тайны. Их рты залеплены шторами, закрыты на щеколду и четыре замка.
Люди перешептываются за моей спиной, и только матушка невозмутима. Она в курсе. Мы не обсуждаем Zahnrad, но Воробей сумел объяснить ей что-то важное перед смертью. И она молчит об этом уже одиннадцать лет.
* * *
Пролетает очередная рабочая неделя, потертая, как старый журнал, который хранят, чтобы отмахиваться от мух.
Мы с Ди стараемся не вспоминать о том вечере. И изо дня в день ищем, где тикает его сердце, чтобы вытащить батарейки и забыть этот нелепый поцелуй.
В пятницу Ди спотыкается на лестничной площадке и сдирает кожу с колен и локтей, поэтому весь вечер матушка обрабатывает ей раны. А после ужина я провожаю ее на автобусную остановку — она по-прежнему живет в корпусе.
Небо покрывается кляксами туч.
Пересекая улицу, мы натыкаемся на маленькую девочку. Она застыла у обочины и пристально на меня смотрит. На лбу — две родинки-вишенки, держащиеся на тонких прядках русой челки. Девочка мнет ладошки, да так усердно, будто в них нет костей.
— Ты кого-то ждешь? — интересуется Ди.
Та поправляет помятое платьице.
— Вас и жду.
— А зачем тебе мы? Где твои родители?
— Птичка умирает, — едва не плачет девочка. — Спасите ее!
Я опускаюсь на корточки и спрашиваю:
— Где?
— На дороге. Во-о-о-н там. — Она тычет пальчиком куда-то за мое плечо. — Ворон. Он не может взлететь. Ему грустно, потому что его бросила ворона.
Я оглядываюсь. Птицы нигде нет.
— Тебе показалось. Беги домой, скоро начнется дождь, — выдавливаю я, а у самого сердце вот-вот проломит ребра. — Ты же… местная?
— Да.
Невдалеке ухает автобус, и мы прощаемся с девочкой. Она не плачет. Не зовет. Только визжит что есть мочи, как раненная птица, а я считаю шаги, чтобы скрыться за углом.
Один.
Два.
Три.
Четыре.
Пять.
Больно, как же ей больно расставаться с воображаемым другом!
Что, если она и правда кого-то видит? Что, если у нее тоже воспалилась фантазия? Что, если она скорбит вовсе не о птице?
Ди ныряет в автобус. Помахав ей, я пару минут топчусь на пыльной остановке — гоню паршивые мысли. Крик девочки затихает. Ругая себя за трусость, я иду домой той же дорогой.
Девочки уже нет. Есть только ворон. Мертвый ворон, тонущий в жухлой траве.
А мы… Мы просто его не заметили.
* * *
Пролетает четыре дня. Сегодня опять дождь. Небо поет «Дьявольскую трель». Поселок тонет в тумане, точно в кипящем молоке. Скоро, скоро оно убежит — никто его не мешает. Никто не убавляет огонь. Люди на пределе — пенятся, испаряются, сворачиваются.
И вот мы с Ди, мокрые и взлохмаченные, у меня дома. Плотно запираем двери. Сбрасываем ботинки. Радуемся, как дети, что из кухни доносится аромат сырников.
Ди в очередной раз содрала коленки — иногда мне кажется, что она делает это специально, лишь бы… Лишь бы что? Матушка вновь обливает ее перекисью.
— До завтра не уедешь, дороги размыло, — сообщаю я Ди. — Переночуешь у нас. На втором этаже есть комната с телеком и приставкой, тебе понравится. А пока давай-ка поищем, во что тебе переодеться.
Я отвожу Ди к себе и роюсь в шкафах, но — тщетно. У меня нет ничего на нее, худую и мелкую. Ничего, кроме… одежды Торы.
Стопка цветных нарядов лежит на верхней — запретной — полке.
— Выбирай, что хочешь. Но… верни потом, — буркаю я и вылетаю из комнаты.
Во время дождя я люблю сидеть на веранде. Вот и сейчас я здесь. Ночное небо все в трещинах — кто-то тревожит его по ту сторону. Кто-то швыряет в него камни, а оно рыдает и испепеляет нас молниями.
Слева веранда застеклена. Справа — нет. Ремонт в самом разгаре. По стеклу текут капли. Некоторые из них обгоняют друг друга и не соединяются. Некоторые — соединяются и мчатся в два раза быстрее. Теперь они навсегда вместе.
Жаль, что с людьми это не работает. Люди не умеют бежать с одинаковой скоростью.
— Мы найдем ее, — раздается за моей спиной. — Не переживай.
Ди опускается рядом. На ней фиолетовые колготки и платье в горошек. Из всей одежды, что я ей предложил, она выбрала именно эту.
