— Прости, я не мог тебе помочь.
— Знаю. Я научилась плавать.
— Поздравляю, дочка. Ты молодец.
— Ты привязан к Ворону? Он — твой дом? — хриплю я. Голос не слушается и будто существует отдельно от меня.
— Да. Ди… спрятала в часах листья яблони. Не разрешила мне уйти.
— А мама? Что насчет мамы?
Не обращая внимания на кружащийся каруселью мир, я приподнимаюсь на локти. Папа прожигает меня взглядом, как чертову пепельницу.
— Это ты мне скажи, что насчет мамы.
Я холодею. Он не присутствовал там и даже не догадывается, что творилось в лесу. В то время, когда по мне ползали муравьи, он плавился.
— Упала с обрыва.
Он щурится и кивает. Подозревает что-то, сжимает кулаки, но не произносит ни слова. Я бы обняла его, да нельзя. Мы существуем по разные стороны.
— Твоя мать была удивительная.
— Если… я освобожу тебя, ты отправишься к ней?
— Да.
Чайки летают над нами и кричат, кричат, что скучали по нам. Слишком долго мы занимались не тем.
— Ты загадала желание. — Папа подается ко мне, но тут же отстраняется. — Хорошо, что принесла Облако, — это его дом. Плохо — что вместе с ним принесла часть себя. Сломай Zahnrad. Я буду тебе благодарен. Нам с Вороном давно пора на море.
— Вам с Вороном?
Папа не сдерживается и прикасается к моему плечу. Точнее — проскальзывает через меня.
— Дом не пожалеет тебя, будь уверена. Часы рано или поздно сломаются.
Папа прав — во всем до последней буквы. Я вытираю слезы рукавом промокшей рубашки. Пора прощаться.
Аккуратно, чтобы не пройти насквозь, папа гладит меня по запутанным соленым волосам, но я ничего не ощущаю. Как бы он близко ни был, нас разделяют миллионы километров — если путь на ту сторону можно посчитать в километрах.
Почему, почему я не обнимала папу тогда, десять лет назад?
— Все получится. Умоляю, не позволяй прошлому портить тебе жизнь. — Папин голос заглушают чайки. — Слышишь? Птицы любят тебя.
Зажмурившись, я хватаю руками воздух и представляю, что дотрагиваюсь до родной ладони.
Папа, папа, что со мной случилось?
Что с нами случилось?
— Передашь маме, что я по ней скучаю?
Мне отвечает лишь море.
— Папа?
Я открываю глаза: никого нет. Папа ушел в отпуск. И только чайки надо мной по-прежнему кружат.
* * *
Я проскальзываю к Лиде в кухню. Отдыхающие разбрелись по поселку, и у меня есть шанс порадовать бабушку и дедушку перед тем, как я допишу книгу. Вряд ли я смогу это сделать после.
Я купила пять килограммов яблок в местном магазине. Ди видела из окна номера, как я несу их в кухню. Но я лишь улыбалась в ответ. Смотри, смотри, какие они красные. Смотри, смотри, какое красное мое прошлое. Нет, ты его не отберешь. Настало время отбирать мне. К примеру, твое будущее.
Лида режет помидоры в салат и не замечает меня.
— Можно воспользоваться вашей духовкой?
Она вздрагивает и вытирает со лба капельки пота.
— Напугала! Пользуйся на здоровье, — разрешает Лида, пялясь на яблоки. — Она очень их любила.
— Я знаю. Вспомнила. У вас есть корица?
Лида кивает на шкафчик у мойки.
— Поищи там. И… Молодец, что не сдалась.
— Теперь нужно придумать финал.
— Для книги или…
— Для всего сразу, — перебиваю я.
— Удачи, — говорит Лида чересчур радостно.
— Вы мне поможете?
— Нет.
Она наклоняет доску и высыпает помидоры в миску. Несколько кусочков летят мимо, на пол.
— Вы ведь в курсе, кто виноват, — щурюсь я, отодвигая миску. — Почему вы ее покрываете?
Лида фыркает и принимается резать капусту. Так и не дождавшись ответа, я замешиваю тесто, выкладываю на него яблоки и ставлю пирог в духовку. Все механически и четко. И вроде бы Лида здесь, со мной, но я чувствую, что разум она заперла в той самой клетке. Подальше от одержимости. Подальше от сомнений.
Аромат запеченных яблок и корицы преображает кухню и… нас. Он — машина времени. Над печкой висят часы — старые-старые. Что, если перевести стрелки на десять лет назад? Выйду ли я из этого дома маленькой девочкой? Найду ли папу?
Я вытаскиваю пирог из духовки и мою посуду.
— Для кого стараешься? — все же подает голос Лида.
— Для них. Спасибо, что не прогнали.
Переложив пирог на поднос, я устремляюсь к выходу.
— Ди не виновата, Аня, — летит мне вслед. — Убийца не она, а твоя мать!
Ложь. Глупости. Бред сумасшедшего.
— Идите к черту.
Лида заперлась в клетке. А в клетке можно наблюдать и, как бонус, жить вечно. На свободе — садить цветы, танцевать контемпорари и сдохнуть, шагнув на красный. Тот, кому по душе первое, понимает плохо. Тот, кому по душе второе, понимает хорошо, но недолго.
И я бегу, бегу от нее, от этой свихнувшейся старухи, вцепившись поднос с пирогом.
Мама любила скрипку и скучать по папе. Ее счастье горчило, и все же она радовалась, когда писала песни. А радостные люди не предают.
«Ты права. Не предают, — проносится в голове. — Привет, Аня. Меня зовут Ласточка».
Я выдыхаю.
Вот она, пестрит красками. Вот она, выделяется среди плеяды хижин, как западающая клавиша пианино.
«Все на работе», — скрипит Ласточка.
Я оглядываюсь — никого — и цепляюсь пальцами за забор. Мне не перелезть через ограду с пирогом. Я уже думаю оставить поднос на траве, как вдруг ворота распахиваются.
«Ты — своя».
Прокравшись в гостиную, я кладу пирог на стол.
Он с корицей, дедушка, как ты и хотел. Прости, что я так долго его делала.
Если бы можно было выжать этот дом, как кухонную губку, процедить воспоминания и проглотить их лекарством, я бы не пожалела Ласточку. Я бы сомкнула стены, клянусь.
И поэтому я готова танцевать контемпорари. Готова понимать недолго. Готова на красный.
Глава 37
Ди
ДО и ПОСЛЕ
Ди кладет на колени потрепанный блокнот, пахнущий яблоками. Для других он — сборник пыли, для нее — жизнь.
Она украла его у Захара, а он так и не заметил. Не успел заметить.
Ди ненавидит яблоки. Как же она их ненавидит. Они забрали у нее все, а на прощание подарили блокнот.
