Топот приближался. Тора и Захар спешили ко мне. Ворон заскрипел, но кто-то запретил ему нападать на меня. Должно быть, благородная хозяйка.
Как же тошно от ее доброты!
А вот и огонь.
Живые сгорают быстрее. Правило, касающееся не только домов.
Голубки вломились в подвал.
Тора изменилась с последней нашей встречи, обзавелась пауком, связавшим на ее лице сетку морщин. А еще она начала сутулиться. Она — покореженный фонарь, который скоро погаснет.
Пламя ползло к нам. Жарко. Нестерпимо жарко…
Наверное, я бы так и стояла, если бы Захар не взял нас с Торой под локти и не поволок в тоннель. Он часто сравнивал «мини-девочку» с конфетти взорвавшейся хлопушки. Теперь мы все были конфетти. В гигантской хлопушке. Через миг кто-то потянет за ниточку, и мы разлетимся. Осядем пеплом в ночном лесу.
Мы неслись по тоннелю. Воздух накалялся. Путь удлинился раз в пять.
Позади нас полыхал дом. Я воображала, что мы — друзья. Что мы сломали очередные часы. Что мы на задании.
Свежий ветер ударил в лицо. Мы выбрались. Выбрались! Тора захлопнула железные двери. Я прижалась к замку ладонью.
Твое сердечко не выскочит, Ворон.
— Нужно вызвать пожарных! — Тора помчалась к центральному входу.
Мы поспешили за ней, и — раздался дикий визг. Мир Хлопушки разбился, как фарфоровое блюдце. Она едва не рванула в горящий дом — Захар успел ее оттащить.
— Что с тобой? Туда нельзя! — пытался вразумить он ее.
— Аня! Велосипед! Она вернулась, а мы не услышали! — рыдала Тора.
Я наблюдала за ними со стороны. Они — продолжение огня, два маленьких язычка, которые вот-вот погаснут.
Огонь добрался до второго этажа. Обычный ребенок не выжил бы в этом аду. Но Аня… Аня была чертиком с отрубленными рогами.
Тряпка под тряпкой рыдала, силилась превратить меня в платок и подарить той, чей рай я разрушила.
Но я сцепила зубы и стояла, стояла, стояла…
Вокруг участка толпились люди. Кто-то звонил пожарным, кто-то причитал, кто-то молился.
Захар усадил Тору на валун у яблони и ринулся в проклятый дом.
Этот феникс по имени Ворон снова и снова обращался в пепел, а затем — начинал жизнь с чистого листа. Я знала: чистые листы рано или поздно закончатся, и Ворон сожжет поселок.
«Что ты творишь?» — слетело с моих губ, но Захар исчез в полыхающем доме. Тора набросилась на меня. Проклинала, давала пощечины, царапала. И, клянусь, с трудом сдерживалась, чтобы не сломать мне ребра.
А я терпела. Молчала. Ждала.
— Ты не заслуживаешь того, чем живешь сейчас, — прохрипела она.
Люди перешептывались, наблюдали за нами с ужасом. Пожар в тикающем доме? Не их дело. Они всего лишь зрители.
Окно на втором этаже распахнулось. Мы увидели Захара, граммофон и — девочку-чертика.
Тора вскочила, подняла руки, будто надеялась дотянуться. Аня цеплялась за подоконник, рыдала до хрипоты, но — тщетно. Захар толкнул ее. Девчонка приземлилась в траву и тут же подорвалась. От боли или от шока — не знаю.
А потом Ворон взревел — новыми лестницами, свежеокрашенной крышей и дверями. Огонь заменил Захара, перелистнул его, как прочитанную страницу книги. Махнул нам вместо него.
— НЕТ!
У каждого есть свой сгоревший дом. Моим домом был Захар.
Тора закрыла лицо, прижала к себе дочь.
Над нашими головами пролетел ворон. Птица испарилась во тьме леса — прочь, прочь от дома — и словно дернула за ниточку. Отстранившись от мамы, девочка побежала следом.
Тора устремилась за ней.
— Аня!
Ее любовь к Захару была ограничена этим домом. А он сгорел.
— Какого черта ты вернулась? — вопила я, но на меня не обращали внимания.
Я вдруг поняла, что не отпущу Тору.
Или со мной, или в гробу.
Наш общий смысл превратился в пепел. Она убила Бруно и растоптала Лиду. Она обещала не приезжать и — приехала. Она заставила Захара спасти Аню, и он погиб. Она не давала ему покоя целых десять лет и в итоге добилась своего. Теперь ее никто не будет искать. Кроме меня.
Я мечтала показать ей, как сильно люблю Захара и как сильно ненавижу ее.
Кусты царапали ноги. Накануне прошел ливень, поэтому даже мои маленькие каблуки застревали в грязи. Я сняла сандалии, затем — помчалась за Торой по лесу, спотыкалась, сбивала ступни острыми камнями и сухими палками. Плач обугленного дома затих.
Деревья танцевали во тьме, и я танцевала с ними.
Мой организм превратился в морской узел — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Повсюду — запах гари. В ушах — голос Захара. Должно быть, прямиком из рая.
А я направлялась в ад — к маме чертика.
Я нашла ее на поляне, окруженной сухими деревьями. Тора смотрела на меня пристально, выжидающе. Ани с ней не было.
— Где девчонка?
— Не твое дело. — Тора не моргала. — Что ты вытворяешь, Ди?
— А ты? Зачем вернулась?
— Из-за Ворона. Я обещала его вылечить.
— Кому? Захару?
— Себе.
Мы помолчали. Мне нравилось наблюдать за ее метаниями — вот она смахивает слезы, а вот — сжимает кулаки. Птичка в клетке, которая проглотила ключик. Вспорет ли она себе брюшко, чтобы выбраться? Или сгниет в тюрьме?
— Злишься на меня, да? — процедила Тора. — Что тебе нужно? Что?
— Ты его не любила.
Плохая, плохая птичка. Я повыдергиваю тебе перышки, чтобы ты успокоилась.
Лес помутнел, расплылся, покрылся болотной пленкой.
Внутри у меня все горело. Я бы не удивилась, если бы через поры засочилась кровь. Тора пятилась — я шла за ней.
— Ты его не любила.
— А что знаешь о любви ты? Ничего. Зато в ненависти ты — профи!
Тора отступала все быстрее — такая хрупкая и высохшая, как осенний гербарий. Я бы спрятала ее в учебник по первой помощи, который Захар вечно таскал с собой.
— Ты его не любила.
Я настигла Тору в два прыжка и повалила на землю. Она попыталась оттолкнуть меня, но я вцепилась в ее волосы. Десять лет без занятий с Лидой убили в ней бойца.
Тора не птица — лишь ее кожица. Тонкая-тонкая. Погладишь гвоздем — вспорешь брюшко. Ключик выпадет, но освобождать будет уже некого.
— Что ты творишь? — кричала Тора. — Зачем?
Она отплевывалась от земли и крови, а потом опять спрашивала.
Зачем, зачем, зачем?..
А я снова и снова тыкала ее лицом в грязь.
