Жри, тварь. Это единственное, чего ты заслуживаешь. Ты должна пахнуть сыростью и мхом, но никак не яблоками.
Захар говорил, что у меня в глазах божьи коровки. А я стеснялась ему сказать, что у него мотыльки. Белые мотыльки с черными крапинками на крылышках.
Тора задыхалась, но я держала ее волосы крепко — так держат Zahnrad перед тем, как сломать.
— Зажмурься. Ты же учила его отгораживаться от реальности, — рычу я. — Зажмурься и представь, что ты в аду!
Мне часто снилась наша с Захаром свадьба. И наша дочь. Ее левый глаз был похож на божью-коровку, правый — на мотылька. Захар учил с ней математику, а я пекла пироги. Без яблок.
Тора билась в судорогах.
— Аня… Как по-твоему, что будет с Аней, если я ее не догоню?
Я думала, что успокоюсь, когда умою тварь грязью. Думала, остановлюсь, когда она ослабеет и ее голос уйдет в отпуск. Но я ошиблась: лицо Торы утратило человеческие черты, а я по-прежнему прижимала ее к земле. И била, била о высохшие корни дуба…
Я ждала, когда Тора выплюнет легкие.
По вечерам я мысленно желала Захару спокойной ночи. Мысленно надевала самую красивую ночную рубашку и кромсала ржавыми ножницами фиолетовые колготки.
Но спокойной ночи теперь желать некому. Из-за нее.
Я разберу Тору на части. Сердце — отдельно. Печень — отдельно. Пальцы — отдельно.
— Зажмурься!
Я наградила ее градом ударов, замесила, как тесто. Приготовила из нее гребаный пирог с яблоками.
Когда я заплетала косички, то представляла, что Захар мне помогает. Что сейчас мы поедем в школу танцев и запишемся на танго. Или на вальс, неважно. Главное — вместе. Я бы делилась с ним сигаретами. Одеялом в горошек.
Тора стонала. Я подняла ее голову в последний раз и со всей силы ударила о корень.
Поздравляю, Ди. У тебя страйк.
Стон прекратился резко. Мгновенно. Где-то вдали каркнул ворон. Он потерял свою ворону.
Я сидела на ледяной земле, вся в крови и грязи, и била обмякшее тело. Но что за удовольствие, когда оно мертво?
По щекам телки слезы. Я вдруг опять почувствовала себя тряпкой под тряпкой. Злость выкипела, я — тоже.
Я взяла Тору на руки. Невдалеке земля раскололась на две части. Приоткрыла рот, не иначе. Великан голоден.
Доковыляв до пропасти, я замерла. Дул ветер. За ветками высохшего дуба колыхался мостик — потрепанный и хрупкий. По нему гуляли жители поселка, но я не сомневалась, что рано или поздно он не выдержит. Какой-нибудь сутулый парнишка полетит в гости к волкам — внизу находилось их логово.
Прощай, подруга. Надеюсь, тебя будут жрать медленно.
Тора исчезла во тьме пропасти. А потом я увидела с другой стороны обрыва Лиду. И она мне кивнула.
* * *
Дома пахло шоколадом. Мы с Пашей частенько пили по ночам какао с молоком. Сегодня он пил один.
Меня трясло. К коленям прилипла грязь, в волосах запутались листья. Я долго пялилась на Пашу. Он сидел в кухне, а я любовалась им. Какой же мой братец красивый. Какой же он молодец.
Он — не я. Он не крыса.
Увидев меня, Паша подскочил и вцепился в мои плечи. Его взгляд скользнул по царапинам. Я едва сдержала всхлип и повисла у него на шее.
Паша уткнулся носом в мою макушку.
— Я искал тебя всю ночь. Люди паникуют. Боятся. Очередной пожар… Ди. — Он отстранился. — Ты спасла Аню?
— Аню?
— Я не выдам тебя, не волнуйся. Мы же семья.
— Откуда ты…
Конечно, наш уже мертвый дом. Он рассказал ему. Вот, о чем они побеседовали.
— Я не верил. Сначала думал, что ты так глупо пошутила и специально включила мне кассету с этим. Потом — что у больного дома разыгралась фантазия. Но оказалось, что у него была просто хорошая интуиция. — Паша прижал кулак к губам. — Я помню все до мельчайших подробностей. Каждую ночь мне снился лес и каждое утро я убеждал себя, что ничего не произойдет! Ди, сестренка, зачем? Зачем?
Я отпрянула и прислонилась лбом к ледяному кафелю. Тело отошло от шока, царапины начали ныть.
— Да, Паш. Я спасла Аню.
Мы стояли так еще долго. Не двигались. Боялись чересчур громко вздохнуть и чересчур тихо угаснуть.
Зачем?
У меня простое правило, брат. Или со мной, или в гробу.
Зачем?
Я — сильная. Я — боец.
Зачем?
А черт его знает, Паш. Зачем-то.
Глава 38
Анна
ПОСЛЕ
На базе пусто. Помидоры собраны. Плюшевый кролик лежит на плетеном журнальном столике. Кругом — никого, точно поселок давно заброшен, и я, чокнутая истеричка, блуждаю по нему одна. Воюю с морем и собственными мыслями. Будто та ночь, когда все свершилось, поглотила старушек-садоводов, рыбаков в помятых рубашках, детей с пакетами на головах, вытеснила их под землю. Обычно в шесть вечера люди гуляют, но сегодня их нет. Они растворились в трупах хижин.
Я допишу книгу. На этот раз не сдамся. Ворон — мой друг.
Я поднимаюсь на второй этаж. В комнату, где самое большое окно и пахнет яблоками. В комнату, где играет скрипка. К черту «Дьявольскую трель», я перережу струны. Я украла в кухне нож и спрятала его за пояс бриджей.
На стук никто не отвечает. Я дергаю за ручку, и дверь поддается. Ди здесь нет. Шумит душ — должно быть, она в ванной. Я осматриваюсь: гора яблок уменьшилась, из шкафа выглядывают фиолетовые колготки, на кресле валяется блокнот. Помедлив, я хватаю его, как до ужаса горячий яблочный пирог, и открываю.
Старицы пожелтели, местами — потерлись, но все исписаны мелким почерком. Кто-то так давил на ручку, что иногда протыкал бумагу насквозь.
Я слышу их. Они — моя стая. Друзья с тикающими сердцами марки «Zahnrad».
Я проглатываю каждое слово, каждое предложение. Сердце барабанит в горле, я вот-вот его выплюну.
Это он. Он! Отец не соврал о книге. Он заключил свою жизнь в буквы.
Я чертыхаюсь: страниц чересчур много, а Ди может выйти из ванной в любую минуту. Мне не остается ничего другого, кроме как сбежать отсюда и дочитать у себя в номере.
Это мой мир, Ди. Не смей к нему прикасаться.
Приземлившись на стул, я продолжаю читать и перемещаюсь в прошлое. Меняюсь, превращаюсь в кучку буковок и печатаю, печатаю себя заново.
Я смеюсь сквозь слезы. Надо же, он всегда пользовался учебником по первой медицинской помощи! Любил «Наутилусов» и побаивался Пашку, пока Воробей не заехал хулигану по лбу горшком с землей.
Слезы капают на страницы, растекаются блеклыми пятнышками.
