Рита утонула в собственной крови и… проснулась.
Восемь тридцать.
«Проспала!» — воскликнула она.
Вскочила.
Взяла пистолет.
Вспомнила странный сон. Это же надо, какая ерунда!
Рита вышла из дому и запрыгнула в автобус. Полчаса — и вот оно, огромное разлагающееся чудовище. Вот оно, скрипящее дверями: «прочь, прочь…» Но она не из слабонервных. Она не верит в слухи.
Zahnrad — не более, чем дорогие часы.
Их изготовляли не более, чем обычные люди.
Пожары — не более, чем хулиганство.
Любое событие можно объяснить.
Можно.
Рита переступила порог дома и стиснула пистолет что есть мочи. Под потолком летал ворон.
Кар, кар, кар.
Бред. Она не выспалась — вот и вся магия.
На стене светились «фосфорные» ладони.
Бред. Шпана постаралась. Рита не из пугливых.
В углу валялся разбитый граммофон и надломленные пластинки.
Бред. Это просто заброшенный дом.
Сердце Риты отчаянно барабанило по ребрам, но она подавила желание сбежать. У нее же пистолет.
Дверь за спиной Риты захлопнулась.
Сквозняк?..
С потолка посыпались мелкие камушки. Рита не могла пошевелиться — она превратилась в восковую фигурку.
«Кар!» — выкрикнул ворон и сел на заросшую паутиной люстру.
Это «кар» отрезвило Риту. Позабыв о пистолете, она вскарабкалась на подоконник и выпрыгнула из тьмы. Плевать на погоны. Плевать на репутацию и на дом. Она не вернется сюда.
А ворон каркал и каркал. Проклинал и проклинал. Клевал даже на расстоянии.
Жители поселка наблюдали за тем, как Рита неслась вдоль дороги, как пачкала свою форму, когда падала, как ругалась, будто заядлый картежник. Как ей вслед летело проклятое «кар».
Я — в твоей голове.
Ты — в моей.
Мы — друзья Ворона.
Мы — это он.
Дом скандировал ее имя, проникал под кожу. Она не могла от него избавиться и продолжала бежать.
Дальше, дальше…
Домой, чтобы умыться и выпить. Чтобы уснуть и не слышать ее.
Девочку, чья голова катается по чердаку.
* * *
А после Рита проснулась по-настоящему. Собралась и укатила в поселок. И вот она, бледная и тощая, тонет в утренней дымке. Ей жутко. Во всем виноват сон, думает она. Проклятый сон.
Рита идет медленно, тянет время. От моря ее отделяет решетчатый забор. Она видит за ним троих: мальчишку в рыцарском шлеме, мускулистого мужчину и огромную овчарку. Они смотрят на море и не замечают ее.
— Я скучаю по маме, — говорит мальчишка.
— Уверен, она по тебе тоже. Запомни: она всегда рядом и наблюдает за тобой.
— Откуда?
— Из-за солнца.
Пару минут они молчат. Лишь собака рычит на чаек.
— Ты научишь меня кататься на доске? — нарушает тишину мальчишка.
— Обязательно.
— Спасибо. И… За Рекса тоже. Я давно мечтал о собаке.
— Мечты сбываются, — произносит мужчина таким тоном, словно эта фраза убивает. — Артем…
— Не вини себя, пап. Дом забрал Ди и маму ради тебя. Чтобы ты радовался.
— Наверное, ты прав, сынок, — отвечает мужчина, гладя овчарку. — Что-то ветер холодный. Пошли д-д-д… Пошли д-д-д-омой, Артем.
Рита отпрыгивает от забора и бредет дальше — к Аниному дому. В ушах — голоса отца и сына. Нервное «д-д-домой» и едкое «мечты сбываются». Она делает с ними то же, что и с ночным кошмаром, — уничтожает.
А затем — сжимает телефон. Сейчас она убедится, что сестра обезумела. Сейчас взглянет на обгоревшую развалюху и вызовет доктора.
Холм появляется внезапно. Точно он все время был перед Ритой, а она не обращала на него внимания.
Аня уволилась с работы и забрала сбережения из банка. «Мне нужен ремонт», — сказала она и уехала в поселок. Немного пожила в доме, который упорно называла Воробьем, а потом и вовсе переселилась в Ворона. Умоляла Риту сохранить это в тайне (У Виталины Семеновны слабое сердце, я подготовлю ее и сама во всем признаюсь!), но та вскоре проболталась. Надоело ей прикрывать одержимость сестры.
Рита карабкается на холм, спотыкается, протыкает шпильками землю, но не сбавляет скорость. Пялится на дом, изучает каждую трещину и каждое пятнышко. Ничего странного, разве что стены еще не покрашены. А так — окна металлопластиковые, дверь — в стиле хай-тек.
Рита не спешит звонить, стучаться, звать сестру — где-то рядом раздается музыка. Тонкая, как капроновая нить, тревожная, колючая — она вполне бы сошла за проволоку на ограде.
Рита находит сестру у засохших яблонь. Аня играет на скрипке. Глаза закрыты, будто для нее не существует ничего, кроме музыки и дома с дверью в стиле хай-тек. Будто она сама — струна. Аня изменилась: черты лица обострились, обрели трагичную осмысленность, на лбу — морщины. Она в фиолетовых колготках и оранжевом платье, на ногах — шерстяные носки (зачем, зачем ей летом шерстяные носки?). Рита не узнает ее, эту диковатую девушку. Кто она? Зачем Рита вообще решила ее спасать?
Если Аня в чем-то и ошибалась, то эта музыка исправит ее промахи. Полностью. Без разводов.
Дрожа всем телом, Рита удаляет номер врача. Скрипка умолкает. Сестры смотрят друг на друга — хмуро, пристально. «Спасибо», — одними губами шепчет Аня. «Спасибо, спасибо, спасибо…»
— У тебя красивый дом, — выдавливает Рита и шагает прочь.
У засохших яблонь вновь начинает играть скрипка.
Утренняя дымка не исчезает. Наоборот: загустевает, наполняется синевой моря. Хижины окружают Риту. Девушка забыла, с какой стороны пришла и где остановка. Но ей все равно. Музыка разлилась в ней киселем. Прожгла формалином. Поразила вирусом. В тот миг, когда Рита услышала игру сестры, ночной кошмар превратился в нечто реалистичное и естественное. И чтобы не было восьми тридцати утра и проклятого «Проспала!», Рите нужно уехать. Немедленно.
— Куда идешь? — окликает ее кто-то.
Рита оборачивается. Возле покосившейся хижины в кресле-качалке сидит старуха.
— Остановку ищу…
— Так вот же она.
— Где?
— Как где? Вот, в клетке, — улыбается старуха. Губы — в ранках, вместо помады на них пятна крови.
Рита замечает перед старухой пустую клетку.
— Вы о чем?
— Ну, конечная. Вот она.
— Простите…
Риту перебивает звонкий хохот. Так пожилые люди не смеются — смело, зло, свободно, словно ругаясь.
