Доктору Черненко ничего не оставалось, как действовать вслепую. Где была нужная зона? Она как будто вспомнила точные координаты местонахождения.
Зонд медленно погружался. Сперва мозговые оболочки, три слоя, на которые напластовываются щелевидные пространства, служащие защитой. Затем твердая мозговая оболочка, самая густая мембрана. Снизу – паутинная оболочка, названная так потому, что она действительно тонка, как паутина.
Паутинная оболочка, образованная двумя пленочками, содержит сто пятьдесят кубических сантиметров цереброспинальной жидкости. Немного этой жидкости стекло на лоб Самюэля Феншэ. Сначала он понадеялся, что эта теплая жидкость – пот, но нет, он узнал ее. Он знал, что благодаря ей мозг нейтрализует действие силы тяжести, а также переносит сотрясения.
Наш мозг плавает в жидкости, которая его защищает. Наша внутренняя планета окружена своим морем.
Медсестра поторопилась вытереть жидкость.
– Spassiba, – сказал он.
Это было единственное слово, которое он знал по-русски.
В конце концов, «спасибо» – самое полезное слово во всех языках.
Хирург продолжила работу. Еще ниже она проткнула самую глубокую и нежную оболочку: мягкую мозговую. Теперь зонд был на глубине двух миллиметров под поверхностью мозга. Прямо в сером веществе.
– Все в порядке?
Ему удалось произнести:
– Пока все в порядке.
Она углубилась еще на несколько миллиметров и прошла сквозь розовое вещество, чтобы достичь белого вещества, соединяющего оба полушария. У Феншэ было ощущение, будто погружают дренаж в нефтяную скважину.
Думать о чем-нибудь другом. Если Земля живая, если Земля – сознательное существо, Гея, как утверждали древние греки, возможно, что каждый раз, когда ей пронзают кожу, чтобы высосать ее кровь-нефть, она чувствует то же самое... Мы, люди, – это вампиры, которые сосут кровь Земли, чтобы заполнить ею бензобаки своих машин.
Миллиметр за миллиметром зонд продолжал погружаться. Теперь он был в мозолистом теле.
– Очень хорошо. Мне надо убедиться в том, что я помещаю зонд в нужное место. Для этого я попрошу вас говорить, что вы чувствуете.
Металлической линейкой промерив его шлем, доктор Черненко отметила место, где находится зонд. Затем она надавила на электрический выключатель, который здорово походил на тот, с помощью которого включают свет в палате.
Феншэ почувствовал зуд.
– Что там такое?
– Покалывание в руке. Ничего страшного.
Черт, она не знает, где это!
Она немного переместила зонд в правую сторону. Ему показалось, что это длится целую вечность.
– А тут?
Как раз когда она задавала этот вопрос, он испытал новое ощущение.
– Я чувствую, как это сказать, очень сильную ностальгию. Во мне поднялась необъяснимая грусть. Я... я хочу плакать.
За своей тряпичной маской женщина-врач произнесла на русском языке непонятное ругательство.
Феншэ почувствовал, как зонд накреняется, чтобы покопаться в другой зоне его мозга.
Он вспомнил рисунки древних инков, на которых запечатлено, как люди делают трепанацию. Он вспомнил, что в обнаруженных черепах, обладатели которых жили более чем две тысячи лет назад, имелись отлично вырезанные квадратные дыры, прикрытые золотыми пластинками.
Она коснулась другой зоны.
– Я... я... это ужасно... я ослеп на правый глаз!
Она погубит мне здоровые зоны!
Медсестра еще сильнее сжала его руку. Она посмотрела на шкалу и поводила пальцем перед его лицом, чтобы проверить его реакцию.
Зонд сдвинулся назад. Изображение мгновенно вернулось в правый глаз.
Уф.
Затем доктор Черненко снова нажала на выключатель.
– А тут что вы чувствуете?
Лимон.
– Язык пощипывает. Кисло.
– Мы где-то рядом, мы найдем, найдем.
Она углубила стержень и коснулась другой точки. Электрический контакт. Самюэль Феншэ стиснул руку медсестры. Паника.
– Прекратите немедленно!
– Извините.
Доктор Черненко взяла микрокалькулятор и после недолгих подсчетов кое-что отрегулировала на шлеме. Она очень быстро заговорила по-русски с ассистентами. Как будто она вдруг снова взяла дело в свои руки.
Действительно, она очень устала. В своей памяти она пыталась отыскать координаты Последнего секрета. Она никогда не хотела нигде их отмечать. Человеческая память – самый лучший сейф, часто думала она. Но что делать, если сейф забит? Конечно, у нее были координаты, которые она определила для мыши, но это были разные вещи. Нужна была точная локализация, иначе она еще долго будет бродить вслепую, заставляя пациента испытывать странные покалывания по всему телу.
Закрыв глаза, она вспоминала. Возможно, память блокировало желание сделать все хорошо. Ее дыхание участилось. Помощник вытер ей пот ватным тампоном.
Вдруг на нее нашло озарение. Определенно, это три меры: в ширину, в длину и в глубину.
– А здесь?
– А здесь гораздо приятнее. Запах отпуска.
Запах жасмина.
Позади него оживленно говорили по-русски. Доктор Черненко начертила фломастером прямо на вольтметре: «Запах?»
Мы в области Последнего секрета?
– А если я увеличу разряд, каков результат?
– Я словно слушаю Эдварда Грига. Я обожаю музыку Грига.
Песня Сольвейг. Не считая Моцарта и Бетховена, Григ великий композитор.
Она отметила: «Музыка?» и провела черту. Потом немного приподняла вольтметр.
– Что вы чувствуете?
– Как будто ем пирожное. Пирог с мирабелью. Я обожаю пироги с мирабелью.
Внизу пирог с мирабелью. Выше – музыка Грига. Еще выше – запах жасмина. Над ним лимон. А вреальности: руки, серые глаза и груди Ольги. Я в порядке.
Доктор Черненко пишет: «Сладости?» Она следила за иглой вольтметра. Еще несколько милливольт, чтобы увидеть.
– Здесь – как будто я впервые увидел эротический фильм в двенадцать лет.
Доктор Черненко установила вольтметр на деление выше. Еще милливольт.
– Тут мой первый поцелуй с крошкой Мари-Ноелль.
Ольга захлопала ресницами. Она улыбнулась, ее серые глаза заискрились, грудь взволновалась, испуская вздох удовлетворения. Она снова сильно сжала его руку.
Приглашение?
Доктор Черненко была напряжена. Помощница снова промокнула ей лоб. Маленькие компрессы, пропитанные кровью, больше не скапливались на полу. Еще один разряд.
