Усевшись на постель, некоторое время Робер сидел молча и не подвижно, прислушиваясь к чему-то, к таинственному голосу, что говорил ему о переменах. Все, все теперь будет иначе. Вероятно, ему удастся восстановить династию Воронов, вернуть ей былое величие. Ведь когда-то они правили, и не было правителей мудрее и сильнее их!
Три яйца, маленьких, матово поблескивающих, все так же лежали в гнезде, тесно прижавшись друг к другу. Отчего мать раньше их ему не отдала? Отчего не дала одно на продажу, отчего предпочла жить в нищете, наблюдая, как Робер, ее сын, потомок королевской крови, унижается и прислуживает Эрику?
— Все можно было исправить, — шептал Робер, злобно сжимая шкатулку трясущимися от ярости пальцами. — Почему тогда, умирая, на не открыла мне тайну?! Все, все было б иначе! Продать одно яйцо, разбогатеть… поискать королеву — даже не Хлою, пусть другую, но найти, восстановить род! Почему лишь теперь, когда я уже стар?! Проклятая жадность…
Мать Робера не походила на королеву, пусть даже и королеву Воронов. Это была длинноносая неопрятная старуха с нечесаными сивыми волосами, выбившимися из-под чепца. Ее желчное лицо носило печать вечного недовольства, и Робер припоминал, как она вечно озиралась по сторонам, точно боялась кого-то.
Точно так же, как Робер, он умела обращаться, и не раз исчезала в дождливой ночи черной крылатой тенью. Робер усмехался, припоминая ее добычу, которой она делилась наутро со своим отпрыском. Золотая мелочевка, которую так любят похищать вороны… Кольца, сережки, бусы, запонки. Не принесла ли она и яйца из одной из таких вылазок? А потом вообразила себя королевой Воронов? Как знать, как знать…
Робер снова откинул крышку шкатулки, свет теплыми бликами заплясал на золотой скорлупе. Не колеблясь и не размышляя более, Робер решительно выбрал одно из яиц, яростно потер его о свою одежду, очищая от пыли и грязи, натирая до жаркого сияния, и решительно положил в рот, стиснул зубами золотую скорлупу.
Он думал, что прокусить ее будет сложно, но та подалась легко, так, словно была из тонкого кожистого лепестка. Сладковатое содержимое яйца хлынуло Роберу на язык, одуряющий запах цветов и благовоний ударил в нос. Робер проглотил яйцо, которое на вкус оказалось невероятно восхитительным, обсосал лопнувшую золотую скорлупу и выплюнул ее. Теперь, пустая и мертвая, она была всего лишь крохотным искореженным кусочком золота и стоила, верно, недорого…
Душистое колдовство пролилось по горлу Робера, расцветая сладостью в каждой клеточке его тела. Он почувствовал, как перестает ныть застарелая рана, и согнутая спина его разогнулась. Руки его налились силой, кожа разгладилась, ногти стали розовы и ровны.
— Волшебство! — прошептал потрясенный Робер, хватая себя за щеки, чувствуя, как старая, дряблая кожа его разглаживается и молодость возвращается. Кажется, у него даже вырос давным-давно выбитый зуб; Робер, мыча от боли, чувствовал, как тот прорезает десну и настойчиво раздвигает соседей, занимая свое место.
В комнате не было зеркала, а из оконного стекла на Робера глянул какой-то незнакомый совершенно человек, молодой и красивый, с богатыми волосами. Он выглядел совершенно потрясенным, очумевшим от произошедших с ним метаморфоз, а в черных глазах его светилось счастье — дикое, невероятное, торжествующее от случившегося с ним чуда.
Теперь его не узнала бы и родная мать, носатая жадная старуха. Даже дракон с его чутким обонянием не унюхал бы знакомого запах старого тела верного слуги, потому что душистое яйцо разлилось по крови и напоило все ткани медовым дыханием молодости. Робер помолодел лет на сто, и благородные черты королевского рода, до того упрятанные под желчной маской, теперь стали видны и явны. Это был теперь совсем другой человек, приятный на вид, изящный и притягательный. Только на самом дне его черных глаз — если присмотреться повнимательней, — можно было разглядеть знакомое выражение, тихое и подлое, но кто будет приглядываться так внимательно?
Покажись он таким Хлое изначально — и кто знает, отказала бы она ему или нет? Скорее всего, нет. Страх перед Драконом был велик, а Робер был бы слишком хорош, слишком соблазнителен. Она вручила б в его руки и свою судьбу, и весь Суиратон, млея от красивого лица Робера.
— Так она не врала! — шептал Робер, с удовольствием рассматривая себя. — Не врала мать! Старая карга, чтоб ты в аду горела за все годы моих мучений и унижений!
Чудесным образом преобразившись, Робер, налюбовавшись на себя и кое-как отдышавшись, справившись с удушающим его восторгом, наконец, обрел возможность размышлять здраво.
«Теперь надо действовать, — думал он. — Дракон будет искать старого Робера, чтобы отомстить, наказать, и меня он в таком обличье не узнает. А значит, я могу ходит рядом с ним, совсем близко, и слышать все его планы… Но без помощников в этом деле не обойтись. Драная Задница? Можно ее привлечь, она зла за порку до сих пор. Юная Анна? Вероятно, вероятно… Она влюбилась в Эрика как кошка. Он для нее как самый сладкий плод, который она почти надкусила, а его отняли, не дав насладиться… Если предложить ей возможность вернуть этот запретный плод, она согласится на многое. Данкан? Этот мальчишка умен, очень умен! И он не упустит возможности извлечь свою выгоду. То, что он расстелился перед Эриком, ничего не значит; всего лишь шкуру свою спасал. Ну, если заартачится, можно же его просто убить?»
Мысли эти показались Роберу весьма приятными, он приосанился и снова оглянулся вокруг. Он по-прежнему сидел в крохотной комнате в старой башне, но перед его внутренним взором стены его тесной клетушки раздвигались, превращаясь в стены великолепного дворца. Себя он видел не иначе как тысячелетним Королем-Вороном, и его многочисленные отпрыски служили ему верой и правдой.
А его королева, вечно юная Хлоя, смиренно стояла у его трона и прислуживала ему как простая служанка…
* * *
Дорога обратно была тяжела и мучительна. Во-первых, как-то незаметно лето вступило в свои права, и в карете было жарко и душно. Хлоя раздевалась, снимала все, оставалась в одной тонкой нижней рубашке и лежала, изнемогая от жары. Эрик мог ехать верхом, наслаждаясь свежим ветром, ласкающим его лицо, а Хлоя была лишена и этого удовольствия. Она чувствовала себя отвратительно, ее мутило, и девушка даже похудела, потому что толком не могла поесть.
— Она отравлена, не иначе, эта таковданская сталь, — шептала Хлоя, в очередной раз испытывая дурноту от запаха вкуснейшего свежего мяса изжаренного на костре кролика. — После этого ранения я чувствую себя дурно.
— Нет, — ответил Эрик, пристально рассматривая бледное лицо любимой, — таковданская сталь не была отравлена. Никогда ее не куют с ядами, это сделало б ее не такой крепкой… Думаю, дело тут в другом.
— В чем же? — капризно спросила Хлоя, изготавливаясь заплакать. — Негодяй-лекарь отравил меня? Дал что-то не то?
— И не лекарь виновен в твоем дурном самочувствии, — посмеиваясь, ответил Эрик, чуть коснувшись ее живота. — Думаю, все намного проще. Когда мужчина и женщина оказываются в одной постели, между ними происходит много всякого интересного, а потом женщина чувствует, что понесла. Думаю, дело в этом. Ты не рассматривала такой вариант?
