Анна же — наивная простота! — полагала, что после свадьбы жених все же исполнит свой супружеский долг, соблазнившись ее красотой, и полюбит ее — и, разумеется, простит ей обман. Ну, или сделано ребенка. Как уж повезет.
А где же все это время жила Хлоя, спросите вы?
В Башне Воронов, разумеется.
Робер, обуреваемый страстью, отнес ее туда, положил на постель и — разумеется, для ее же блага! — приковал ее за ножку, чтобы несчастная не смогла бежать, когда придет в себя после его колдовства.
Жадно склоняясь над Хлоей, лежащей в беспамятстве, Робер гладил ее пышные золотые волосы, зарывался лицом в складки ее одежды, жадно вдыхал ее аромат и едва не кончал, прикасаясь к ее крохотной белой ручке, задыхаясь от восторга.
Вероятно, он и надругался бы над девушкой, находящейся всецело в его власти; никаких моральных принципов у него не было, да более того — он это и собирался проделать в первый же час, вдоволь налюбовавшись своей добычей. Но стоило ему осторожно прилечь рядом с нею, сгорая от любовного нетерпения, стоило его жадным трясущимися рукам поднять подол одеяния Хлои, стоило ему сжать ее колени, как она тотчас пришла в себя и с визгом вцепилась зубами ему в щеку, прокусив до крови.
Робер немного поторопился дать ей сорочье яйцо; вместе с его волшебством кровь ее плода придала Хлое сил, и теперь перед обескураженным вороном была не просто женщина, а разъярённая самка дракона, тем более — в положении. А они, говорят, чрезвычайно агрессивны.
— Мерзавец, — рычала Хлоя яростно, выплёвывая выдранный зубами клок кожи Робера, — как ты осмелился, как ты мог?!
Тот не отвечал, с визгом крутясь о боли по полу, заливая все кругом кровью.
— Сейчас же отпусти меня! — кричала Хлоя, дергая цепь. — Ты думаешь, это сойдёт тебе с рук?! Эрик будет искать меня, и тебе не поздоровится!
— Не будет искать тебя Эрик, — злобно прокаркал Робер, кое-как поднимаясь на колени, стеная и охая от боли и изо всех сил зажимая рану ладонью. — Я сделал все, чтобы он как можно скорее позабыл тебя и утешился с другой! Так что лучше тебе смириться и стать моей; да ты итак уже моя, хочешь ты или нет. Как только ты избавишься от бремени, я возьму тебя, и тогда лучше бы тебе быть покорной!
— Ты лжешь! — яростно рычала Хлоя. — Эрик никогда не забудет меня! Никогда он не будет с другою! А если и так, то я твоею никогда не стану! Лучше сойти с ума, лучше лишиться души, чем быть твоей!
— Да лишайся ради бога, — насмешливо ответил Робер. — Ты думаешь, меня твоя душа интересует? Или твоя любовь? Меня вполне устроит и одно твое тело, если оно будет покорно и сможет рожать детей, много моих детей! И твои деньги; я хочу твои деньги даже больше, чем тебя. Так что своими угрозами ты меня не напугаешь. Не хочешь по хорошему — я возьму тебя по плохому. Посидишь тут, в башне, в холоде, на хлебе и воде — авось, образумишься!
И это было правдой.
В Башне и в самом деле стало холодно, потому что с севера вдруг подули холодные ветра, притащили с собой серые тяжёлые облака, и среди цветущего лета вдруг наступила зима.
Снежинки, одиноко танцуя в кристально-чистом воздухе, падали и падали на землю, на увядшие от холода цветы, выбеливали траву, застилая ее шалью из тонкого ледяного кружева, и все птицы, что ещё вчера распевали свои веселые песни, сегодня замолкли и попрятались от внезапно наступившей стужи. В день все кругом смолкло, стало блекло и бело, и ветер гудел в башне, продувая ее насквозь.
Казалось, само сердце этой земли умирает, лишает ее силы, тепла и жизни.
Однако, Хлое не было холодно.
Тело ее раскалилась, словно отлитое из свежерасплавленного золота, и в крохотной комнатке под крышей стало нестерпимо жарко, так, что Хлоя распахивала настежь окна и умывала пылающее лицо снегом, пригоршнями сгребая его с подоконников из черного дерева. Хлеб, что приносил ей Робер, быстро подсыхал, вода в кувшине становилась горячей, и Робер боязливо отступал от Хлои, злобно поглядывающей в его сторону, потому что думал, что скоро кандалы на ее лодыжке расплавятся, и девушка полстережет его и удавит своей цепью.
Теперь он не дразнил ее, не отпускал шуточки насчёт того, что а чреве ее ютится мышиный выводок. Оплывая потом, задыхаясь от ее жаркого дыхания, Робер прекрасно понимал, что носит она именно дракона, и срок уже близок. А ещё — он сам, своими руками усилил младенца, скормив его матери сорочье яйцо! Что же за монстр там такой родится, коли уже сейчас он защищает свою мать, даря ей обжигающее дыхание?! Не выползет ли он скользким змеем и не удавит ли Робера кольцами своего тела?! Робер готов был выть от досады, но опрометчивого поступка было уже не исправить, оставалось только ждать и молиться всем богам, чтоб младенец был не опасен.
Хлоя, сидя у окна, все ждала Эрика; но шли дни, а никто ее не находил, и с тоской она думала, что ищет он ее слишком далеко, а она вот она, рядом, и даже видит его заснеженный сад из окна.
И от этих ее печальных мыслей, от быстро бьющегося, тоскующего сердца дыхание ее раскалялось сильнее, в комнате становилось все жарче, а на крыше таял снег и звонкой капелью падал вниз, пробивая снежное покрывало до черных камней. Маленькая Хлоя словно старалась не дать умереть этому замку, этой земле, изо всех сил пыталась она отогреть замёрзшее, обледеневшее лето, как упавшую на лету птичку согревают дыханием, заставляя ее жить и бороться.
Однажды, когда Робер по обыкновению явился к своей молчаливой пленнице с едой и водой, Хлоя не встретила его как обычно у окна. Постанывая, металась она по постели, и воздух плавился от зноя над ее разгоряченым телом.
Робер сразу понял, что это такое. Глотнув жаркого воздуха, густо пахнущего нагретым металлом и кровью, он почуял, как колени его подгибаются в благоговейном ужасе, и рухнул, разлив воду и выронив хлеб, трясясь, как осиновый лист.
У Хлои начались роды; она то затихала на постели, то снова металась, крича и стеная, и Робер, от священного страха забыв зачем приходил, развернулся и кубарем скатился вниз по лестнице. Хлое нужно было найти повивальную бабку, и чем скорее, тем лучше. Не хватало ещё, чтоб девушка умерла — и это всего в шаге от достижения его, Робера, цели!
…Повитуха сыскалась быстро; и эта была самая старая и самая безумная ведьма из всех, кого Робер в своей жизни видел.
Посасывая трубочку, она неспешно собирала свои склянки в узелок, не обращая внимания на окрики Робера, которого дрожь колотила так, что зубы лязгали.
— Не кричи! — строго прикрикнул а на него ведьма, когда он в очередной раз решил поторопить ее. — Всякая жизнь родится в свой срок! Успею, успею…
Ее безумные глаза, один из которых был верен, как ночь, а второй мертв и бел, как у вареной рыбы, уставились на Робера, и старуха, ткнув а его сторону узловатым пальцем, заметила:
— А на твоём месте я б этого сада не ждала. Он родится — а за твоей спиной встанет фиолетовая смерть.
От этих слов волосы встали дыбом на голове Робера, дыхание замерло в горле.
