– Чего разлегся.., помру... – раздался слабый голос Свата.
– Молчи, сука, – не поворачивая головы, прохрипел в ответ Воробей. – А то я тебя сам голыми руками задавлю. Коз-зел.
Он перевернулся на спину, трясущимися от усталости руками нашарил в нагрудном кармане сигареты и закурил, немедленно разразившись надсадным кашлем.
– ., мне... – просипел Сват.
– Да пошел ты, – отмахнулся Воробей, но все же прикурил еще одну сигарету и воткнул ее в воспаленные потрескавшиеся губы Свата.
Покурив и немного отлежавшись, он сгреб в охапку оба автомата и рюкзак и затолкал их в яму под корнями вывороченной прошлогодним ураганом сосны, кое-как замаскировав тайник ветками, – погоня давно отстала, а тащить эту дополнительную тяжесть дальше просто не было сил. Покончив с этим делом. Воробей уселся на землю и, стащив с ног разбухшие сапоги, вылил остатки темной болотной жижи. Брезгливо морщась, он отжал носки и натянул их на ставшие белыми и распухшими от холодной воды ступни. Сват вдруг принялся натужно стонать. Воробей заглянул ему в лицо и убедился, что тот без сознания. Снова возникла соблазнительная мысль: бросить его здесь к чертовой матери.
До Выселок отсюда километров восемь, налегке он дойдет за каких-нибудь два часа, а потом можно будет вернуться за этим кабаном – на машине, с подмогой...
Он нагнулся и осмотрел повязку. Наспех наверченные тряпки, с мясом оторванные от различных деталей Сватова туалета, конечно же, давно сбились на сторону, рана опять открылась. Воробья, не отличавшегося особенной чувствительностью, все-таки замутило от такого обилия кровищи, медленно сползавшей по ребрам Свата густеющим потоком, над которым уже начали радостно увиваться мухи. Было очевидно, что, если не доставить Свата в больницу в ближайшее время, тот непременно околеет, как собака под забором, и виноват в этом будет, конечно же. Воробей. Сватова жена Катерина по прозвищу Бармалей так прямо ему об этом и скажет, и пойдет звонить по деревне, жаловаться и проклинать, хотя кто-кто, а уж она-то желала Свату сдохнуть раз двадцать на дню – по самым скромным подсчетам.
Воробей, как мог, поправил повязку, взял Свата за воротник брезентовой куртки и потащил волоком, как однажды тащил с фермы ворованную свинью.
Тащить Свата было даже удобнее – у него, по крайней мере, был воротник, свинью же приходилось волочить за заднюю ногу, отчего та все время норовила развернуться и цеплялась за все подряд растопыренными конечностями. Сват, впрочем, тоже, поминутно застревал и цеплялся одеждой за что попало. Совершенно одуревший от жары и усталости Воробей свирепо дергал его за шиворот, с треском протаскивая через густой подлесок, и тогда Сват принимался хрипло орать, а потом, обессилев, замолкал до следующего раза.
Скорее благодаря удаче, чем умению ориентироваться в лесу, через два с половиной часа пятившийся задом Воробей выбрался на дорогу. Здесь дело пошло легче, а вскоре их подобрал возвращавшийся с дежурства Леха Баринов по прозвищу Банан. Оба были грязны и окровавлены, и Банан мысленно скривился, представив, во что эта парочка превратит новенькие чехлы на сиденьях, но деваться было некуда, и уже через десять минут Воробья и Свата выгрузили перед медпунктом, где они были встречены молоденькой фельдшерицей. Хорошенько разглядев Свата, та нацелилась было хлопнуться в обморок и уже начала бледнеть и закатывать глазки, но тут Воробей, в котором выпавшие на его долю суровые испытания пробудили решительность, сцапал с медицинского столика недопитый стакан простывшего чаю и одним точным движением выплеснул его содержимое фельдшерице в лицо. Та вздрогнула и пришла в себя – глазенки вернулись на место, щеки приобрели естественную окраску, и она засуетилась, помогая Воробью уложить Свата на кушетку, и кривыми хирургическими ножницами ловко вспорола то, что осталось от Сватовой рубашки, состригла заскорузлую тряпку, успевшую основательно присохнуть к ране, и забегала вокруг с перекисью, антисептиками и стерильным бинтом. И тут безучастно стоявший в углу Банан, бесцельно ковыряя пальцем кровавое пятно на манжете форменной рубашки, вдруг подал голос.
– Эй, вы – сказал он, – тормозните-ка, отморозки. Он же помер – вы что, не видите?
Воробей и фельдшерица застыли, разом уставившись на бледное, перепачканное кровью и засохшей болотной жижей лицо Свата, успевшее за ночь обрасти густой колючей щетиной. Сват не дышал, и Воробей припомнил, что тот давно перестал стонать.
Фельдшерица пощупала пульс и даже измерила на всякий случай кровяное давление, безнадежно испачкав при этом надувную манжету тонометра.
– Умер, – сказала она Воробью и вдруг заревела белугой, некрасиво распустив большие губы и хлюпая покрасневшим носом. Была она совсем молоденькой, работала первый год, и ее вполне можно было понять и даже, между прочим, утешить, но Воробью сейчас впору было самому залиться в три ручья, но он только смачно плюнул на пол и вышел вон, с грохотом и звоном зацепившись плечом за прозрачный шкаф. Он торопился покинуть медпункт, чтобы ненароком не сорваться и не измолотить кулаками эту ненавистную дохлую морду, которая, черт возьми, не могла окочуриться немного пораньше, не заставляя его полдня надрываться и волочить ее через лес.
На улице, оказывается, его уже поджидал 'джип' – кто, когда и как ухитрился донести Старику, что Сват и Воробей вернулись, было совершенно непонятно, но факт оставался фактом, и совершенно отупевший от пережитого Воробей безучастно погрузился в машину.
Старик принял Воробья в своем домашнем кабинете, где Воробью до сих пор бывать как-то не приходилось. Впрочем, он ощущал, что орган, ведающий любопытством, в нем временно атрофировался. Окинув вошедшего взглядом. Старик велел принести табурет – стоять Воробей не мог, а сажать этот комок кровавой грязи в кресло было невозможно.
Воробей опустился на подставленный табурет и обмяк беспорядочной кучей грязного тряпья. При взгляде на эту жалкую фигуру Сергей Иванович испытал мгновенный укол страха, оставивший после себя тупую ноющую боль где-то над правым глазом – победители так не выглядят.
– Рассказывай, – приказал он. – Вы что, попали под обвал?
Воробей не то всхлипнул, не то засмеялся – ничего было не разобрать на этом превратившемся в потрескавшуюся бурую маску лице.
– Да все нормально, Иванович, – сказал он. – Просто Свата подстрелили.., чуть сам не помер, пока дотащил.
– Где Сват? – быстро спросил Старцев.
– В медпункте, – с трудом ворочая языком, ответил Воробей.
– Вы что, спятили все? – страшно выкатывая глаза, громыхнул Сергей Иванович. – Он же там такого наговорит, что три следственные комиссии за год не разберутся!
– Не наговорит, – вяло отозвался Воробей, почему-то впервые в жизни ничуть не испугавшись начальственного гнева. – Помер он. До самого медпункта дал себя дотащить и помер, паскуда.
– А москвич?
– А что москвич? Хрен его знает. Мы со Сватом.., это.., отвлекающий, значит, маневр: пальнули по разу из кустов, и ходу, а он там остался. Да ты не бойся, Иваныч, москвича твоего ломом не убьешь! Все сделает, как надо.., хотя, конечно, крученый он. Все у него с подковыркой. Не верю я ему, Иванович, хоть убей.
