Несколько часов спустя, проснувшись, на сей раз, уже окончательно, Мари почувствовала себя немного взбодрившейся. Она встала с дивана и осторожно повыглядывала через окна на улицу. Там было уже намного светлее, и даже можно было разглядеть, как по траве и по тропинкам парка стелется легкий, серый туман.
Собрав свои вещи, Мари еще раз внимательно осмотрела весь дом в поисках чего-нибудь, что могло бы оказаться ей полезным. Внимание девушки привлекли завешанные покрывалами картины, висевшие по всем четырем стенам в центральном зале. Решив посмотреть, что на них изображено, Мари с любопытством сдернула с них пыльные тряпки. Рамы картин были богато украшены замысловатой лепниной, но, как и сами картины, содержали одни лишь только серые тона. На каждой раме, по центру, располагалась небольшая табличка с витиеватой надписью, которая очевидно содержала в себе название произведения. И эти названия показались Мари весьма странными, как, впрочем, и содержание каждой из картин.
Так, на одном из полотен, с надписью на табличке «Мэсэмбриа», был изображен портрет дамы в шикарном туалете. Однако верхняя часть лица неизвестной представляла собой невероятно странное зрелище, поскольку кожа на ней была словно бы иссушена, а вместо глаз на мир взирали две зияющие пустотой, словно у какого-то скелета, глазницы. Но с нижней частью лица девушки, при этом, все было абсолютно нормально. Так, щеки ее были женственно округлыми, а пухлые губы кокетливо улыбались зрителю… Тем не менее, глаза у этой леди, в каком-то смысле, все-таки были. Причем их было у нее довольно много. Нанизанные на нити, они представляли собой что-то вроде экзотического ожерелья, которое в несколько рядов украшало ее длинную элегантную шею, а также игриво спускалось в роскошное декольте.
В центре картины, висящей напротив, под названием «Арктос», возлежала на плоском блюде отрезанная голова гигантской рыбины, показанная в профиль. Ее чрезвычайно зубастая пасть была жадно разверзнута вверх, а круглый глаз, как ни странно, напоминал человеческий. Прямо над ней, подвешенный за ногу, свисал откуда-то сверху голый младенец с перекошенным в плаче или ужасе ртом. Причем висел он на туго закрученной вокруг его щиколотки колючей проволоке или же на каком-то покрытом острыми шипами вьющемся растении, которое жестоко врезалось в его нежную, белую кожу.
На третьем произведении, озаглавленном «Анатоле», гордо вскинув голову вверх, поднимался по лестнице человек, с головы до ног облаченный в роскошные, богато украшенные латы. За его широким поясом красовался длинный меч, в эфес которого он картинно упирал свою руку, а с его мужественных плеч роскошными волнами складок струилась длинная накидка плаща. И все бы ничего, но проблема заключалась в том, что голова у этого персонажа была отнюдь не человеческая, а почему-то собачья, как это бывает иногда на некоторых иконах Святого Христофора. Лестница же, по которой он так горделиво поднимался, тоже была странной, поскольку ступени ее представляли собой толстые фолианты книг, которые поддерживали снизу тоненькими ручонками сгорбленные седовласые старцы.
На последней картине, табличка под которой гласила «Дюсис», было изображено кладбище. Оно занимало обширную площадь полотна и уходило своими границами куда-то далеко за линию горизонта. На переднем плане, сбоку, стояла смерть в балахоне. Просунув лезвие своей косы подмышку, костлявая опиралась на нее, точно на костыль. И оттого, что ее субтильное, скелетированное тело было очень сильно наклонено вниз, создавалось стойкое впечатление, что, если бы не поддержка этого импровизированного костыля, то смерть неизбежно рухнула бы прямиком в раскрытую по какой-то неизвестной причине могилу, расположенную рядом с ее ногами. При этом, все кладбище было также весьма необычным, поскольку, вместо могильных крестов, из земли торчали судорожно скрюченные руки покойников, которые отчаянно тянулись из земли наружу. Благодаря этому намеку на воскрешение мертвецов во плоти, Мари предположила, что идея данного произведения в какой-то степени связана с темой Страшного Суда.
«Какие странные сюжеты у всех этих картин, — пораженно подумала она, — Наверное, этот дом, и вправду, раньше был каким-то музеем, поскольку довольно сложно представить, чтобы такие мрачные произведения украшали чье-нибудь обычное жилье. Если только хозяин этого дома не был сильнейшим образом повернут на готике, оккультизме и тематиках смерти…».
А ведь, судя по всему, так оно и было, учитывая, что темы картин, так или иначе, вызывали в уме ассоциации с чем-то алхимическим и оккультным.
Закончив разглядывать образцы здешней монохромной живописи, Мари продолжила изучать дом. И, в результате этого, помимо покрытой чехлами старой мебели, она неожиданно обнаружила лежащий на каминной полке красивый парадный кортик. Его рукоятка и ножны были изящно украшены, а острый стальной клинок покрыт с двух сторон тонко проработанной, слегка поврежденной временем гравировкой. Причем с одной стороны клинка в ее замысловатый растительный узор была ловко вплетена латинская надпись «Actum ne Agas». К своему сожалению, Мари практически совсем не знала латыни, но кортик показался ей очень красивым, даже несмотря на то, что он был таким же точно черно-белым, как и весь этот больной, бредовый мир. Его утонченное и элегантное исполнение вызывало у девушки чувство неподдельного восхищения. И поэтому она, не долго думая, прикрепила его ножны на ремень своих брюк. К тому же, любое дополнительное оружие никогда не будет лишним, особенно, если речь идет о таком сумасшедшем мире, как этот.
Девушка также упаковала в свой рюкзак найденные вчера свечи, предварительно сняв их с массивного подсвечника. Однако, больше ничего особо полезного она для себя так и не нашла. Накрытая чехлами мебель была абсолютно пустой, да, и вообще, в целом было похоже, что из комнат просто вынесли практически все вещи. Возможно, конечно, что они все еще оставались в доме, находясь в тех комнатах, которые были заперты на ключ. Попытавшись выяснить, можно ли хоть как-то открыть одну из этих дверей, Мари довольно быстро махнула на эту затею рукой. Потому что они были слишком массивными, да и заперты были, очевидно, уже очень давно, поскольку некоторые из их замков выглядели заметно окислившимися.
Осматривая одну из этих дверей, Мари боковым зрением заметила, что кто-то быстро и тихо прошел по улице мимо окна. Она поспешно развернулась и осторожно вновь посмотрела через стекло наружу, но, тем не менее, никого там не заметила. Не успокоившись, однако, на этом, Мари, стараясь передвигаться максимально бесшумно, прокралась на чердак и осторожно приоткрыла то самое окно, через которое она вчера проникла внутрь. Но открывшийся ее взгляду вид на парк выглядел абсолютно безлюдным.
Слегка осмелев от этого, девушка тихо высунулась из окошка наружу и снова тщательно оглядела окрестности. И, на этот раз, она все-таки заметила, что в небольшом отдалении, на одной из мощеных дорожек, ведущих вокруг дома, буднично стоит черно-белый человек, внимательно разглядывая что-то в своих руках, что из-за его спины ей не было видно. В следующую секунду, он вдруг вздрогнул, словно от какого-то одному ему слышного звука и повернулся к дому, внимательно поглядев куда-то в сторону входной двери. И, в отличие от зомби-образных горожан, которых Мари довелось увидеть на городской площади, на лице у незнакомца сквозила довольно ярко выраженная эмоция отчаяния. Судя по всему, этот парень и был тем самым человеком, бродившим сегодня ночью вокруг дома с горестным плачем. Одет он был в бывшую когда-то элегантной, но теперь уже местами порванную и испачканную одежду. А лицо его вполне можно было назвать красивым и даже благородным, хотя оно и выглядело абсолютно бесцветным и белым, словно полотно. Его украшали небольшие, аккуратные усики и бородка. Прическа же парня, когда-то, по-видимому, тщательно уложенная, сейчас выглядела слегка всклокоченной и неряшливой.
