— Да вроде бы здоровались сегодня, и не один раз, — хмыкнул он и тут же проницательно уточнил: — Что-то случилось?
— Почему вы так решили? — Отчего-то Олира почувствовала смущение, как будто до прихода Тавьера занималась чем-то неприличным.
— Мне казалось, вы покидали Совет в куда лучшем расположении духа, — ответил мужчина и занял буквально только что покинутое другим человеком кресло напротив.
Несколько секунд королева смотрела не то на него, не то сквозь него, а потом ровно ответила:
— Мне только что признавались в любви. По-моему, первый раз в моей жизни.
— Хм? — Тавьер растерянно кашлянул, вопросительно вскинув брови. — Однако счастливой влюбленной женщиной вы не выглядите. Признание прозвучало недостаточно искренне, не в той форме или не от того человека? — насмешливо улыбнулся он.
Олира несколько секунд очень пристально разглядывала безопасника, но потом только неопределенно кивнула в ответ.
— Всего понемногу? — понимающе уточнил тот. — Ну… Привыкайте, что я могу сказать.
— В каком смысле? — опешила королева.
— Пока сориентировался только один, дальше они пойдут косяками.
— Вы меня пугаете, — пробормотала женщина.
— Предостерегаю, — педантично поправил он. — Вы бы уже как-нибудь договорились с арлаккатом Мисори, чтобы он отгонял от вас всех этих доброжелателей.
— Это он и был, — прозвучало устало и потерянно.
— Вот как? — искренне удивился Тавьер. — Кхм. Прошу простить великодушно, но мне казалось, вы к нему… расположены.
— Мне тоже так казалось пару недель назад. — Олира неопределенно пожала плечами. Помолчала.
Неподвижная, с отсутствующим выражением лица, она напоминала статую. Не суетилась, не нервничала, и Ильнар с удивлением понял, что ему не по себе под этим равнодушным, чужим взглядом.
— Знаете… — негромко заговорила она. — У меня такое ощущение, словно внутри что-то надломилось. Всего несколько дней назад я была совсем другой, я… Я знала, что правильно и честно, что нельзя нарушать закон, что он един для всех. Что нельзя решать проблемы жестокостью, что с людьми надо разговаривать. А сейчас… сейчас я почти боюсь себя. — По щеке скользнула слеза, но женщина ее даже не заметила. — Я смотрю на людей как… как… на вещи. Деналь вот сейчас говорил так красиво, жарко, а я смотрела на него и чувствовала себя участницей посредственной пьесы. Всего несколько дней назад, мне кажется, я бы обрадовалась его словам. Ответила на них. А сейчас ощутила только досаду. Что со мной, Ильнар? Во что я превращаюсь?
Тавьер не сразу нашелся с ответом. Циничное и прямолинейное «вы просто повзрослели», кажется, совсем сюда не подходило, а говорить мягче и тактичней безопасник толком не умел даже в молодости, а уж теперь…
— Человеку свойственно меняться, — осторожно ответил он. — Помните, мы с вами говорили о том, что все люди живут в одном мире, просто видят разные его части? Смотреть на реальность из другой точки обычно тяжело, а вы сейчас буквально вылупились из того кокона, в котором жили прежде. Там было тепло, уютно, ничто не беспокоило и всего хватало. Скорлупа треснула, и вы познакомились с другими гранями мира. А сейчас уже достаточно окрепли, чтобы расправить крылья и взлететь. На себя прежнюю вы уже не похожи, и, конечно, страшно сделать шаг в пропасть. Но иначе взлететь не получится.
Поразительно, насколько точно его слова повторяли ее собственные давние мысли.
Давние? Боги! Да с того момента недели не прошло…
— Не знала, что вы поэт, — пробормотала Олира сквозь слезы и только теперь их наконец заметила. Всхлипнула, достала платок — и с тоской взглянула на клочок кружева, который лежал в кармашке.
Тавьер со смешком поднялся с места, чтобы вложить ей в руки свой.
— Не волнуйтесь, он совершенно чистый, — заверил королеву в ответ на ее растерянный взгляд.
— Спасибо, — смущенно пробормотала женщина, пряча пылающее лицо и мокрые глаза за белой тканью.
Платок горько и остро пах табаком, прохладно и свежо — мужским одеколоном и едва уловимо чем-то еще — непонятным, но приятным. Кажется, просто своим хозяином. И Олире от этого запаха вдруг стало гораздо спокойнее, как будто ей передалась часть уверенности мужчины.
— Не расстраивайтесь так, ничего ужасного не случилось, — ободряюще проговорил Ильнар, машинально присаживаясь на широкий подлокотник кресла. — В общем-то я догадываюсь, что именно повергло вас в уныние и поставило перед таким сложным моральным выбором. Как можно обвинять лакката Мисори в мести за дочь, если он в общем-то был прав и ее действительно убили? И чем мы с Ерашием лучше лакката?
— Да. И чем? — Олира даже подняла на него взгляд, забыв о заплаканном лице и некрасиво покрасневшем носе.
— Ничем, — ухмыльнулся Тавьер. — Может, даже хуже, потому что его вели чувства и боль, а нами двигал расчет.
— Но… — потерянно пробормотала королева. — Но как же так? И как можно при этом его наказывать?!
— По закону, — пожал плечами безопасник. — Человек, ваше величество, слишком недалеко ушел от зверя, чтобы управлять им можно было без звериных методов.
— Боги. — Она вздохнула и опять спрятала лицо в платок, но тут же вновь подняла взгляд на Ильнара. — Это уму непостижимо! Мне кажется, я должна после всего этого вас бояться и считать чудовищем. Считать — получается, а бояться — почему-то нет…
— Как сказал бы мой ужасный помощник, это потому, что я обаятельный, — рассмеялся Тавьер. — Не переживайте, ваше величество, такими темпами еще через пару месяцев вы окончательно превратитесь в такое же чудовище, а еще через годик-другой перестанете переживать по этому поводу. Нет, иногда будет накатывать, но я верю, вы достаточно сильная женщина, чтобы не сводить по таким пустякам счеты с жизнью.
— На вас тоже накатывает? — тоскливо уточнила Олира.
— Давно уже нет, — заверил тот. — Но я мужчина и боевой офицер, я изначально спокойнее отношусь к смерти.
— А если я не хочу превращаться в чудовище? — устало спросила королева.
— Поздно, — пожал плечами Тавьер. — Перемена уже случилась, чему я несказанно рад, вам осталось только ее принять.
— Боги! Ильнар, вы… вы отвратительны, — пробормотала она, нервно комкая влажный от слез платок.
— Рад служить Турану в меру своих скромных сил и талантов, — продолжил веселиться безопасник. — Не желаете закурить? — предложил он портсигар.
— Вы издеваетесь? — нахмурилась Олира.
— Честно? — уточнил Тавьер, невозмутимо пряча коробочку обратно. — Да. Немного. Но надо же вас как-то встряхнуть, вам совершенно не идут слезы. Страдания же эти не имеют смысла, зачем им потакать? Мир устроен вот так, в нем очень много жестоких существ, понимающих только язык силы. Если вы не станете разговаривать с ними именно на этом языке, вас с превеликим удовольствием сожрут. И оттого, насколько болезненно несовершенство мира воспринимается вашей нежной душой, ничего не изменится. На этом, думаю, тему стоит закрыть. Мне бы не хотелось, чтобы вы умерли или сломались по собственной глупости, но я давно уже убедился, насколько бесполезно спасать человека против его воли. Увольте. В целители душ не нанимался.
