— Да что ж ты, доченька, — сжимаясь в позе эмбриона, маменька сильно испугалась, — мне и так плохо, а ты?
— Я не причиню тебе зла, родная, — беря маменьку за руку и поднимая так, чтобы она села, сказала я. — Напротив. Потерпи чуть-чуть, и станет легче. А потом мы еще погуляем на твоей свадьбе…
— Ах, ты об этом, прости… — зарыдала мама, закрывая осунувшееся лицо тонкими бледными пальцами, совершенно без колец — как она любила раньше. — Не произноси больше имя этого человека, он предал меня… А я…
— Никто ни в чем не виноват, — садясь рядом и обнимая маменьку за трясущиеся от плача плечи, сказала я. — Каждый поступал, как мог…
— … но как же?
— … потому что если бы мог иначе, делал бы по-другому, — закончила я фразу, понимание которой далось мне с таким трудом. — А теперь я попрошу служанок приготовить ванную для тебя, нечего тут валяться.
* * *
— Доченька, прости меня, я же хотела как лучше, — рыдала мама, еле бредя ослабленными ногами до бронзовой лохани, в которой она обычно купалась. Теперь над водой поднимался пар: я самолично проследила, чтобы волшебные травы были заварены как надо. — Я боялась за твое будущее, а барон Экберт де Суарже был настолько могуч… я же — бедная слабая вдова, боящаяся разорения, и поэтому я не позволила тебе сделать выбор, и вот теперь…
— Что ты там бормочешь? — улыбнулась я, зная, что через несколько часом от ее сожалений не останется и следа, уж я-то об этом позабочусь.
После своего взросления, я поняла, как крепко мы связаны воедино — я и мои родители, а также все те, кто меня окружал, и было бы грехом оставить хоть одного человека возле себя несчастным, особенно же такого родного и близкого, как мама. Мне же потом будет хуже: страдания матери перельются в мои. А еще — я ведь и сама была матерью и понимала, как трудно достаются дети, поэтому вынуждена была отдать свой дочерний долг.
Наконец, выпаренная и обновленная, графиня Мари восседала на высоком табурете, одетая в длинную белую рубаху из тончайшего льна. Я же, пробормотав слова специальной молитвы, набросила ей на голову ведьмовской платок, а потом, продолжая ходить кругами, все повышала голос, время от времени посыпая круг позади себя пеплом, пока на полу не образовалась седая колея. Резко выйдя из очерченной границы круга, я во весь голос прокричала последнее, особенно сильное заклинание. И вдруг отовсюду послышались шорохи, ужасный холод окутал всю меня, круг же, поднимаясь вверх, оставлял за собой след, так что мама оказалась как бы внутри конуса, остроконечная вершина которого уперлась в потолок.
— Сгиньте, темные чары, — устремив в сторону конуса амулет, закричала я. И тут же фигура рухнула, рассыпаясь прахом, который, на несколько мгновений повиснув в воздухе, начал опадать на пол, на стены, мебель и одежду, оставаясь там в виде серой пыли.
— Уберите здесь все, — выводя маму из комнаты, приказала я грозно трепещущим за дверью служанкам. — Чтобы нигде не осталось ни пылинки, поняли? Сама проверю, и не дай бог…
— Все будет сделано, госпожа, — поклонились мне девушки.
Усадив ничего не понимающую маму на ее кровать, уже полностью убранную и перестеленную, взяв за правую руку, я одела на ее запястье браслет, расшитый изумительными узорами, которым я научилась из ведьмовской книги. А потом, завязав нитяные шнурки в узлы, нежно улыбнулась.
— Ну вот и все, — сказала я, когда дело было сделано, — теперь, не снимая, носи ровно год. А потом — сожжешь на огне, а пепел пусть закопают в землю.
— Такую красоту, и сжечь? — любуясь вышитым браслетом, удивлялась маменька. — Нет, это невозможно. Я впервые вижу настолько красивый орнамент.
— Это не орнамент, а магические руны, — сказала я. — Ими запрещено забавляться просто так, поэтому, использовав, нужно отпустить. А для этого существует единственный способ — уничтожить их огнем, или закопать в землю — что едино.
— А что со мной было? — спросила мама, я же с радостью наблюдала, как щечки розовеют, да и вообще — былая красота начинает медленно возвращаться в ее тело.
— Даже не спрашивай. Главное, что отныне все будет хорошо.
* * *
Через месяц, уладив все формальности, мы сыграли двойную свадьбу — мою с виконтом Руалем де Альбе, и мамину — с Сержем Ковальским.
Праздновали в Синем дворце, щедро подаренным — в обмен на мою руку — покойным бароном Экбертом.
Вздымающиеся ввысь башенки, местами полукруглые стены, и даже оконные стекла в этом прелестном и диковинном на вид здании были окрашены в синие цвета. Как и огромный полукруглый фонтан, стреляющий в небо серебристыми струями воды, ночью подсвечивающийся снизу так, что казалось, будто в нем тонет луна, огромный диск которой напоминал мне о тех обязанностях, о которых я желала бы забыть навсегда, найдя какой-нибудь способ избавиться от них. Вот только пока что ничто не приходило мне на ум, и стоило собрать всю волю в кулак и проявлять немыслимую находчивость, чтобы мой новый муж, виконт де Альбе, как можно дольше оставался бы в неведении.
Сержа Ковальского я попросила молчать, кулон помогал мне стать невидимой, вот только как было объяснить будущему мужу причины моих внезапных исчезновений? Об этом я и думала, гостя у мамы, пребывая в специально отведенных для нас с Раулем покоях.
Голубые в серебряную звездочку тюли ниспадали до пола, позволяя не беспокоиться, что — а вдруг, — нас кто-то может увидеть из окна. Невероятно красивый темно-синий гобелен, изображающий сцену запретной любви (которая, конечно же, происходила ночью), висел прямо напротив кровати, укрытой тяжелым бархатным пологом из фиолетовой тафты. Пол был укрыт голубоватым персидским ковром, густая шерсть которого скрывала в себе ярко-бирюзовый витиеватый узор. Повсюду возле стен стояли напольные вазы с цветами — синий аконит, васильки, крупные шары гортензий и тяжелые ветки дельфиниума источали в воздух волшебный аромат.
Было раннее утро, но я уже не спала, и даже не лежала больше в нашей общей с Раулем кровати. Удобно расположившись на оттоманке, оббитой нежно-сиреневым атласом в графитовую полоску, совершенно голая, томно вздыхая, я принимала ласки своего мужа.
Рауль стоял возле меня, его толстый красивый член с оттянутой розовой головкой переливал бордово-красным. Вот луч света упал на его мошонку, осветив собой налитые спермой яички, заиграл на коротко стриженных волосах — внизу живота.
— Пожалуйста, Милена, стань на четвереньки, — проведя пальцами по нежному изгибу моих плеч, прошептал муж. И я сразу же ему покорилась, предвкушая, что будет дальше…
А дальше, встряхнув волосами, я изогнула спину, выпячивая вперед округлые ягодицы, к которым Рауль тут же приставил член. Нежно провел им по половинкам, скользнул в расщелинку — и внезапно отвел в сторону.
— Что случилось?.. — мое тело вздрогнуло: я уже хотела его ласк, изнемогала, жаждала проникновения.
Но Рауль властным жестом закрыл мне рот ладонью, заставив замолчать. Затем он начал водить членом, головка которого была мокрой от смазки, по моей спине, по попке, по ногам.
