Макаров теперь смотрел на меня. Я же не знала, куда скрыться от прожигающего насквозь взгляда мужчины.
— И ты позволяешь ему…, - Герман не договорил. А я и без того поняла, о чем шла речь.
Я бы могла рассказать мужчине все, что думаю по поводу его родственника, в какой преисподней желала бы видеть его, и что желала с ним сотворить. Но по уже давно выработавшейся привычке, лишь натянула на лицо маску скучающего безразличия, добавив к ней легкую полуулыбку. Хотя, на самом деле, внутри меня рвалась душа, рыдая от боли.
— Она любит пожестче, — довольно оскалившись, вставил свои пять копеек депутат.
Этого я не могла выдержать и наградила мужчину уничтожающим взглядом. Если им можно было убить, то я бы это сделала с первого выстрела. А Герману только того и требовалось.
— Что-то не очень она с тобой согласна, — горько усмехнулся Макаров, суживая глаза.
— Ну, раз ты такой добродетельный любитель обиженных дев, то почему бы тебе ее у меня не купить? — теперь стала ясна цель всего спектакля. — Твоя доля в предприятии в обмен на девицу и она твоя.
Время замерло. Мне показалось, что даже стало слышно, как по стеклу перебирает лапками мушка, совершенно случайно оказавшаяся свидетельницей нашего разговора. Я почему-то была уверена в том, что Макаров согласится. Внутри меня раздирали противоречия, одна часть кричала «да», «скажи это», а другая говорила «нет», «я не вещь, чтобы меня продавать, как рабыню».
За долю секунды у меня в голове проскочила сотня мыслей, одна противоречащая другой. И я была готова ликовать от счастья, зная что существует человек, которому я не безразлична. Я ведь чувствовала, что нравлюсь Макарову, даже очень. Не стал бы он просто так предлагать мне переехать к нему. Да и его внимание к моей персоне просто так не прошло даром. Ведь женщина всегда чувствует, интересуется ею мужчина или нет. Я знала, что Макарову я интересна, будь все иначе, не стал бы он предлагать переехать к нему.
— Ты сам как-то сказал, что это твоя «шлюха», так вот, я никогда в жизни после тебя входить в воду не намерен, — слова резанули по ушам, как электропила. В один единый миг все надежды на нормальную жизнь разбились, словно хрупкое стекло.
Теперь замерло не время, теперь умирала моя душа, которая кричала «как же так?», «почему?», «неужели ты забыл?».
Ведь я точно знала, что мужчина не один раз входил в воду после Слюсаренко и его силой никто не заставлял. Я его не соблазняла. На аркане не тянула. Но мои уши меня не обманывали. Герман отрекся от меня, посчитав использованной вещью, которая не стоит ничего. И было не важно, что цена это «ничего» была в несколько миллионов. Для меня это роли не играло.
Дольше оставаться в комнате с двумя мужчинами, одного из которых я ненавидела и желала убить, а второго желала до умопомрачения и хотела ненавидеть, но не могла. Еще чуть-чуть и я бы позорно разрыдалась от жалости к себе. Подобного не следовало допустить, чтобы не дать возможности возликовать одному и доставить удовлетворение другому.
— Ну, раз вы все выяснили на мой счет, то думаю, что далее обойдетесь и без моего участия, а мне надо носик попудрить, — с вымученной улыбкой сообщила мужчинам, направляясь к выходу.
— Ты никуда не пойдешь, — прорычал Слюсаренко.
— Пусть идет, — раздался голос Макарова.
В принципе, в тот момент мне было уже все равно. Ни один из запретов или дозволений для меня не играл никакой роли. Мне требовалось побыть одной, чтобы собраться воедино. Ибо я находилась в таком состоянии, что могла рассыпаться в любой момент. И слезы, готовые сорваться с накрашенных ресниц, были самой маленькой проблемой, которая преследовала.
С гордо поднятой головой, не глядя ни на кого, я походкой от бедра вышла из комнаты, стараясь оставить за собой все заботы и горести. Выбросить из головы все печали, что преследовали меня с завидной регулярностью.
В тот день, сколько не пытался дозвониться до меня Слюсаренко так и не смог. Я не брала трубку. Я даже ночевать отправилась не домой, а сняла номер в гостинице. На это мне хватило денег, имеющихся в наличии.
А на утро, как ни в чем не бывало, явилась в приемную к Слюсаренко, чтобы выдержать очень неприятный для меня разговор. Однако, когда человеку нечего терять и, когда у него забирают последнюю надежду на спасение, то человеку становится на все наплевать. Какая-то часть меня умерла стоило осознать, кем меня видят окружающие, в частности тот, чьим мнением я дорожила.
Слюсаренко я заявила, что если он и дальше желает видеть меня в роли любовницы со всеми вытекающими, то ему придется принять несколько моих условий. Виталий вначале заявил, что я не в том положении, чтобы диктовать условия, но видимо он что-то увидел в моих глазах, когда я ответила, что мне глубоко плевать, что со мной будет дальше, пусть я даже окажусь за решеткой. Деньги меня никогда особо не прельщали и не были страстью, они лишь воспринимались необходимым злом. Своих связей я не заимела, а связи Виталия для меня были недоступны. Жить, чуть ли не под забором, мне было не привыкать. А работы я не страшилась никакой. А вот Виталий мог лишиться покладистой любовницы, которая могла удовлетворять его грешные наклонности, да и товарный вид у меня был качественный, даром что не благородных кровей. Слюсаренко хоть и был самодуром, но дураком не был уж точно.
На том мы и порешили, что я остаюсь со Слюсаренко, а мне предоставляется частичная свобода. В частности, я могла при желании пойти работать и иметь свое личное время, но о котором должна была обязательно поставить в известность Виталия.
***
— Я сегодня буду у тебя часам к девяти вечера, — сообщила Слюсаренко, спеша на маршрутку.
— Почему так поздно? — возмущенно произнес мужчина.
— После работы меня пригласили на небольшой корпоратив. У сотрудницы ребенок родился, муж проставляется, — терпеливо объясняла любовнику.
Я наверняка знала, что мужчина сегодня занят. Еще пару дней назад я случайно услышала от Вильгельма о дне рождении председателя думы, которое должно было состояться в самом крутом ресторане города. Слюсаренко обязан был быть там и обязательно с женой, потому как председатель являлся ярым семьянином. Ясное дело, что депутат не мог пойти против монаршей воли.
— Понятно, — задумчиво произнес мужчина. Я же гадала, скажет или нет, что его не будет в офисе в девять часов или же заставит меня поцеловать замок и отправиться восвояси. Дело было в том, что мужчина любил, чтобы я являлась к нему на работу. Я подозревала, что тем самым об этом могли знать большее количество людей, что поднимало самооценку Слюсаренко. Еще бы, любовница сама к нему бегает, как собачка.
— Так ты не возражаешь? — принялась настаивать.
— Можешь после вечеринки ехать домой, у меня дела, — спустя несколько мгновений соблаговолил сообщить мне Виталий. — Только чтобы не допоздна, — предупредил, как заботливый муж.
— Да, дорогой, — я позволила себе скривиться, но так чтобы это не было заметно по разговору. — Буду дома как штык, — правда, не сообщила, когда.
