Помимо американца Новака вместе со мной на дежурстве еще француз Пэнсар. «Номер семь» жалуется на легкое недомогание, поэтому санитар Мелаоухи проводит более глубокое обследование заключенного с помощью медицинского оборудования, имеющегося у него в кабинете. «Номер семь» расположился на кушетке в комнате санитара, а Мелаоухи подключает к нему то одни, то другие датчики, снимает кардиограмму, измеряет давление и температуру. Через некоторое время осмотр заканчивается, по длинному тюремному коридору заключенный отправляется в свою камеру. Интересуюсь результатами обследования. По мнению санитара, у «Деда» есть проблемы с работой сердца, периодически бывает нарушение сердечного ритма. Вероятно, на фоне легкой простуды появилось некоторое дополнительное недомогание. Но санитар не может сам ставить диагноз. Результаты обследования он передаст директорам, а те врачу французской стороны, так как сейчас в тюрьме «французский» месяц. Французский военный врач обсудит этот вопрос со своими коллегами-союзниками на очередном заседании врачей, и они совместно поставят диагноз и назначат лечение. При необходимости врачи проведут дополнительное обследование, а могут даже рекомендовать директорам пригласить нужного врача-специалиста со стороны.
Около 10 часов в дверь блока позвонили. Я открыл. Пастор Табель пришел к заключенному для проведения религиозной службы. На нем сутана, на груди большой крест, в руках Библия. Пастор с заключенным направились в камеру, в которой стоит клавесин. Пастор включил проигрыватель, поставил пластинку, и они вдвоем стали слушать музыку. По-моему, Бетховен. Когда пластинка закончилась, пастор открыл Библию и стал вслух читать псалмы. Завершив чтение, собеседники перешли к неспешному тихому разговору. Наблюдение за заключенным и процессом религиозной службы является обязанностью надзирателя в блоке. Но Пэнсар читает газету, сидя в своем кресле. Да и о чем волноваться? Табель уже девять лет является тюремным пастором и практически каждую неделю посещает заключенного. Он офицер армии союзников, а значит, к нему должно быть полное доверие. К тому же Табель и Пэнсар — соотечественники-французы. Однако все надзиратели знают, что пастор уже имеет замечания от дирекции тюрьмы за беседы с заключенным, выходящие за рамки его обязанностей, а год назад он получил даже письменное уведомление от британского директора следующего содержания:
«Мне поручено от имени дирекции напомнить Вам действующие правила относительно отношений с заключенным № 7. Инструкция от 1947 года запрещает любую разновидность личных отношений с заключенным. Ваша духовная деятельность не дает Вам в этом отношении никакой особенной привилегии. Дирекция с сожалением восприняла известие, что Вы обсуждали с заключенным статью, появившуюся недавно в немецком журнале „Бунте“. Дирекция надеется, что это нарушение правил останется исключением».
Пастор с заключенным вместе прочитали молитву «Отче наше», и служба на сегодня закончилась.
Морель, 28 февраля
Сегодня ночь я работаю «чифом». Заключенный спит, в тюрьме тишина. Французский надзиратель Морель, дежурящий в блоке, заходит ко мне в комнату старшего смены. Он наливает себе кофе, располагается на диване. Морель — любитель бульварных романов. Небольшие книжечки в мягких обложках он читает на каждом дежурстве. А еще Морель любит французское вино. Маленькая фляжка с красным вином постоянно скрывается в его карманах. Невысокого роста седой француз с добрым лицом работает в МТШ почти 30 лет. В ноябре 1959 года именно Морель обнаружил Гесса в постели, истекающего кровью. Заключенный пытался покончить собой. Для этого он разбил стекло своих очков и осколками разрезал вену поперек запястья. «Номер семь» использовал представившуюся возможность, когда Ширах и Шпеер работали в саду в присутствии надзирателя. Морель перетянул заключенному руку и поднял тревогу. Вскоре прибыл советский врач. Он осмотрел рану и заявил, что имела место попытка сознательного самоубийства. Под местной анестезией врач тут же в тюрьме зашил рану. После этого случая у Гесса были изъяты все острые предметы: очки, ручки и даже зубные протезы. Эти вещи он теперь мог использовать только под надзором.
Старина Морель хорошо помнит, что в те времена отношения между тремя заключенными были очень натянутыми, они были вынуждены приспосабливаться друг к другу. Особенно большой антагонизм существовал между Ширахом и Гессом, и Шпееру приходилось играть роль моста в отношениях между двумя соседями по камере. Один из директоров тюрьмы в докладной записке констатировал: «Ширах ненавидит Гесса». Однажды Ширах подошел к Морелю, который в тот момент дежурил в блоке, и рассказал, что Гесс не выполнил порученную ему работу по уборке. Морель сделал Гессу замечание и вместе со старшим надзирателем заставил его закончить уборку.
В 1965 году у Шираха возникли проблемы со зрением: отслоилась сетчатка, и он практически ослеп. Требовалась операция. Между директорами тюрьмы возникла длительная и жаркая дискуссия о целесообразности перевода Шираха в госпиталь. Британский и американский врачи настаивали на направлении заключенного в госпиталь для обеспечения качественного лечения. Советская сторона считала, что операция может быть проведена прямо в тюрьме. И все-таки директора пришли к согласию о проведении операции в британском военном госпитале. Морель сопровождал Шираха при перевозе в госпиталь и может рассказать, что надзиратели столкнулись в ходе этой госпитализации с большими проблемами. Это был первый случай временного вывоза заключенного за пределы тюрьмы, порядок действий не был отработан. Госпиталь не был приспособлен для содержания военного преступника, для обеспечения полной безопасности. Кроме того, пришлось организовывать дежурство надзирателей сразу в двух местах: в тюрьме и в госпитале. Тем не менее все трудности были преодолены. Английский военный офтальмолог сделал Шираху операцию. Однако зрение не улучшилось. Вскоре Ширах был возвращен в тюрьму. Через некоторое время французский директор МТШ выступил с предложением о проведении повторной операции с использованием новой технологии — лазерного луча. Для этого предлагалось пригласить немецкого профессора Майера-Швинерата из Эссена. И снова директора вели долгие споры о возможности такой операции. Ведь в соответствии с уставом МТШ оперировать нацистского преступника может только врач одной из четырех держав. В конечном итоге, после согласований вопроса в Москве, Лондоне, Вашингтоне и Париже, согласие было достигнуто. Немецкий профессор прибыл в Берлин и провел операцию. К Шираху вернулось зрение.
А 1 октября 1966 года Морель был старшим ночной смены надзирателей, как я сейчас. Несколькими часами ранее, ровно в полночь 30 сентября, Шпеер и Ширах покинули тюрьму, их двадцатилетний срок заключения закончился. В МТШ остался только «заключенный № 7». В то утро, в 6 часов, американский надзиратель, дежуривший в блоке, разбудил заключенного, выдал ему очки. «Номер семь» заправил постель, пошел в туалет, не посмотрев ни разу на камеры своих товарищей по заключению, и вернулся назад, на завтрак. Морель вместе с американским надзирателем контролировал все движения заключенного. Состояние его было подавленным, существовала опасность, что он вновь может попытаться покончить с собой.
Мы пьем с Морелем кофе и беседуем о берлинской погоде, о том, что городская слякоть уже надоела, как и вся зима. Но скоро придет весна, и это радует. Француз допил кофе, вымыл чашку, достал из кармана книжку с романом и отправился на свое место дежурства в блок.
