2. В конце июня или начале июля я ушел в плановый отпуск и находился в Гармиш-Партенкирхене, но примерно уже в середине июля был вызван имперским министром иностранных дел в его летнюю резиденцию Фушль под Зальцбургом по служебным вопросам, не имеющим отношения к России, и должен был дальше остаться в Зальцбурге в распоряжении имперского министра иностранных дел. Через некоторое время в один из дней в Фушле господин фон Риббентроп, к моему удивлению, дал мне почитать документ, содержащий проект специального послания Имперского правительства Советскому Союзу и сводящийся к предложению политических переговоров о договоре. После вступительных фраз об истории развития немецко-русских отношений и о противоположности государственных систем обеих сторон была подчеркнута мысль, что интересы двух стран тесно соприкоснулись, но не пересекаются. Кем был написан этот проект, мне неизвестно, но, судя по его стилю, он вышел не из-под пера имперского министра иностранных дел или, по крайней мере, не его одного. Была отправлена телеграмма немецкому послу в Москву о передаче послания, и вскоре пришел ответ советского правительства, в котором принципиально не отвергалась идея поднятия немецко-русских отношений на новый политический уровень, однако высказывалось мнение, что, прежде чем приступить к прямым переговорам, требуется проведение длительной экспертизы и дипломатической подготовки. Вслед за этим быстро в Москву было отправлено второе немецкое послание, в котором речь шла о настоятельном желании немедленного начала переговоров. Автор этого второго немецкого послания мне также неизвестен. В этом втором послании, но, возможно, уже и в первом, было предложено с целью начала политических встреч скорейшее направление имперского министра иностранных дел в Москву. Затем пришел положительный ответ советского правительства, я думаю, это было 21 августа, который, как я случайно мог наблюдать лично, вызвал большую радость у Гитлера и его окружения. Если меня не обманывает моя память, оба немецких послания имели форму прямого личного обращения Гитлера к господину Сталину и сокращали подготовительную переписку при двукратном обмене посланиями.
3. В районе полудня 23 августа самолет имперского министра иностранных дел, которого я как юридический советник должен был сопровождать для переговоров о заключении договора, прибыл в Москву. Именно тогда во второй половине того же дня состоялись первые переговоры господина фон Риббентропа с господином Сталиным, на которых с немецкой стороны кроме имперского министра иностранных дел участвовал в качестве переводчика лишь советник посольства Хильгер и, возможно, также еще посол граф Шуленбург, однако я сам в них не участвовал. Имперский министр иностранных дел вернулся с этого продолжительного обсуждения очень довольным и высказывался в том смысле, что оно почти наверняка приведет к достижению желаемого для немецкой стороны соглашения. Продолжение встречи, в ходе которой должны были быть обсуждены и окончательно подготовлены документы для подписания, предусматривалось позже в тот же вечер. В этих вторых переговорах я принимал личное участие, а также посол граф Шуленбург и советник посольства Хильгер. С русской стороны переговоры вели господа Сталин и Молотов, в качестве переводчика был господин Павлов. Быстро и без затруднений пришли к согласию о формулировках германо-советского пакта о ненападении. Господин Риббентроп лично вставил в преамбулу подготовленного мной проекта договора довольно обширную фразу, касающуюся дружеской формы немецко-русских отношений, которую господин Сталин оспорил с замечанием, что советское правительство после того, как его в течение 6 лет национал-социалистическое Имперское правительство осыпало „ведрами навоза“, не может внезапно выйти к общественности с заверениями о немецко-русской дружбе. Соответствующее место в преамбуле после этого было удалено или может быть изменено. Помимо пакта о ненападении, более долгое время вели переговоры об особо секретном документе, который, как я вспоминаю, получил обозначение „Секретный протокол“ или „Секретный дополнительный протокол“ и содержание которого сводилось к разграничению сфер интересов обеих сторон на находящихся между обоими государствами европейских территориях. Использовалось ли при этом выражение „сферы интересов“ или другие выражения, я сейчас не помню. В документе Германия заявила об отсутствии своей политической заинтересованности в Латвии, Эстонии и Финляндии, напротив, Литва была причислена к ее сфере интересов. В отношении политической незаинтересованности Германии в обеих упомянутых балтийских странах поначалу возникли разногласия, так как имперский министр иностранных дел на основании своих инструкций хотел было исключить из этой политической незаинтересованности некоторую часть прибалтийских территорий, что, однако, не было принято советской стороной, особенно из-за находившихся как раз в этой части незамерзающих портов. Из-за этого вопроса, вероятно, обсуждавшегося еще в первой части беседы, имперский министр иностранных дел заказал телефонную связь с Гитлером, которая состоялась только во время второй встречи и в ходе которой он тогда в непосредственном разговоре с Гитлером получил полномочия принять требования советской стороны. Для польской территории была установлена демаркационная линия, но была ли она обозначена прямо на приложенной к документу карте или только словами описывалась в документе, я теперь уже не помню. Впрочем, в отношении Польши содержание соглашения предусматривало, что обе власти при окончательном урегулировании вопросов, касающихся этой страны, будут действовать во взаимном согласии. Тем не менее, вполне возможно, что последнее соглашение в отношении Польши было принято только при дальнейших более поздних изменениях секретного документа, о чем говорится ниже в пункте 5. В отношении балканских стран было установлено, что у Германии там имеются только экономические интересы. Пакт о ненападении и секретный документ были подписаны в ту же ночь в довольно позднее время.
4. Кроме того, я добавлю еще к вышеизложенной в пункте 3 информации тот факт, по этому вопросу меня особенно спрашивали, что господин фон Риббентроп во время легкой закуски в процессе изготовления чистовых экземпляров документов, с целью поддержания разговора рассказал о публичном выступлении господина Сталина, которое состоялось весной и включало в себя фразу, которая, хотя Германия при этом и не называлась, была расценена Гитлером так, как будто господин Сталин хотел дать намек, что советское правительство считает возможным или даже желательным достичь лучших отношений с Германией. Господин Сталин ответил при этом коротким замечанием, которое в переводе переводчика Павлова звучало как: „Так было задумано“. В этом контексте господин Риббентроп также упомянул, что недавно Гитлер смотрел фильм о большом общественном мероприятии в Москве и что он, Гитлер, нашел этот фильм вместе с встречающимися в нем советскими деятелями „очень симпатичным“. Впрочем, надо также отметить, и меня об этом тоже спрашивали, что как в этих разговорах, так и в основных переговорах имперского министра иностранных дел его речь была построена таким образом, что он представлял военный конфликт Германии с Польшей не как уже окончательно решенное дело, а только как естественную возможность. Со стороны советских государственных деятелей по этому пункту не было сделано никаких комментариев, которые бы содержали в себе одобрение такого конфликта или его поощрение. Советские представители в этом отношении ограничились тем, что просто приняли к сведению выступление представителя Германии.
