Авриль разбудила Малыша. Мальчик что-то проворчал, потом открыл глаза и вцепился в нее:
– Город есть человеков! Не ходить! Малышу сказали. Одна чуяла. Город есть человеков!
Авриль не поняла, что Малыш хочет сказать. Она обняла его, стараясь успокоить.
– Не волнуйся, Малыш, тебе приснился кошмар. Дурной сон.
Состояние мальчика беспокоило девушку. Он был худым, грязным, косматым, а кожа стала еще бледнее, так что просвечивали переплетения вен. Глаза, прежде голубые, точно лужи после грозы при свете солнца, темнели день ото дня. Малыш почти разучился говорить, а проснувшись, часто скакал на четвереньках. Авриль приходилось отчитывать его, чтобы он держался прямо. Неужели можно забыть, как ходят или говорят? Наверное, это из-за нехватки питания. Нужно было выбираться отсюда как можно скорее.
Мальчик повторял свои непонятные фразы, но, заметив, что Авриль его не слушает, повернулся к тележке, стал ласкать Сириуса и даже облизывать ему морду.
Они докатили тележку до хижины Рафика. Встретиться они условились в середине утра. Авриль надеялась, что перевозчики польстятся на такую наживку: заполучить живое животное. Тент отяжелел от инея и сверкал как стекло. Авриль кликнула хозяина, но никто не отозвался. Оставалось только ждать, дрожа от холода.
Мост вокруг медленно просыпался. Хмурые тени склонялись над хилыми кострами, кое-как согреваясь. Все знали, что еды сегодня не спустят из-за той женщины, которая пыталась вчера перебраться через стену. День обещал быть долгим. Авриль боялась. Девушка знала, что, если план сработает и они окажутся в лодке, придется что-то придумывать, чтобы спасти Сириуса. Перевозчики или те, кто думает заполучить животное, не дадут ему так просто сбежать. Если Сириуса схватят, Малыш ей этого никогда не простит. Что же делать? Идей не было, и страх леденил Авриль сильнее холода.
Рафик объявился только через час, в балаклаве на рябом лице. Он предложил Авриль с Малышом выпить чаю.
– Нет, – отрезала она, – у нас нет времени. Ну что, кто-нибудь может нас перевезти?
Подросток неопределенно махнул в сторону тележки.
– Возможно. Сначала покажите животное.
– Я покажу его, когда мы будем в лодке. Не раньше.
– Нет, ну ты понимаешь, о чем просишь, а? Это животное – мой входной билет. Я даже не знаю, может, это хомяк, или кошка, или… крыса! И как ты хочешь, чтобы…
Авриль твердо оборвала Рафика:
– Там – живое животное. И точка. Никто не дотронется до него, пока мы не окажемся в лодке.
Рафик подошел к Авриль ближе.
– Упаси тебя бог, кузина, мне заливать. Иначе…
– Что иначе? Нужно им животное или нет?
Подросток закатил глаза.
– Ладно, ладно. Но, надеюсь, тут всё чисто. Потому что я договорился, что мы плывем втроем. И если ты мне наврала, на той стороне с нами цацкаться не будут.
– Всё чисто.
– Знаешь, что они сделают с нами, если…
– Всё здесь чисто, – обрубила Авриль и почувствовала, что Рафик боится не меньше ее.
Подросток почесал лицо под балаклавой.
– В общем, слушай, вечером ты выходишь с Моста. Идешь на берег, прямо под мостом и встречаемся. Если путь свободен, лодка будет на месте.
– Что значит «если путь свободен»?
– За это не волнуйся. Встречаемся там. Садимся в лодку вместе с животным. Там, увидишь, своя система с веревкой, чтобы течением не сносило. Как только причалим на другой берег, вы отдаете мне животное. Я вхожу в город. А вы проходите вдоль берега и отправляетесь куда вам надо.
– А что с животным, что горожане с ним сделают?
– Это уже не твои заботы. Ты хочешь переплыть – ты переплывешь. Есть те, кто хочет животное, – они его получат. Спрос и предложение, а?
– Они его убьют? Съедят?
Малыш стал что-то ворчать, склонившись над тележкой.
– Да почем я знаю! – вспылил подросток. – Мне плевать!
Авриль кивнула:
– Ясно, значит, тебе бы только нажиться на чужой нужде, так?
Рафик сжал кулаки. Голос его стал ледяным, как утренний воздух.
– Слушай сюда, кузина, – проговорил он на одном дыхании, – так было всегда, да. Есть богатые, чуть-чуть, и есть бедные, их толпы. Богатые живут за счет бедных. Это норма. Ничего не поделаешь. И так с сотворения мира.
Авриль нервно усмехнулась:
– Ладно, ты не обязан оправдывать свои махинации.
Рафик сплюнул.
– Думаешь, я не лучше горожан, да?
Авриль отвернулась, но Рафик снова встал перед ней.
– Нет, нет, – прошипел он, – ты не можешь так обо мне судить! Ты ничего не знаешь о моей жизни, Кенза!
Авриль молчала, и он ткнул пальцем на стену, высившуюся над Мостом.
– Видишь ее? Видишь? Мой отец был каменщиком. Он тоже строил стену. Отец работал как проклятый. Я мелким был. Уже тогда мы жили на Мосту в этом гнилом сарае. Мы были беженцами. Отец уходил каждое утро и укладывал каменные блоки. Я смотрел, как стена растет с каждым днем, как город исчезает за ней. А горожане смотрели, как исчезаем мы, беженцы. Но, клянусь тебе, с той стороны они были такими же, как мы. Только у них были еда и оружие. Горожане пообещали, что мы сможем войти, когда стена будет достроена. Мой отец им верил. Однажды, когда стена была уже высокой, случилось землетрясение. Отец упал. Произошел несчастный случай. Мой отец умер там ради этой стены, ради меня, надеясь, что в конце концов мы окажемся в безопасности. Мой папа жил, и вот он умер как собака. Отец умер, и никто не заметил, кроме меня. Стена продолжала расти. Когда ее достроили, когда город отгородился от мира, они впустили каменщиков. Мне они сказали, что я не имею права. Я так и не смог пройти. Я выживал как мог. Грек помогал мне. Все здешние мне помогали. Так что нет у тебя права меня судить! – Слезы гнева выступили на его глазах. – Не думай, будто я люблю этих горожан. Нет. Если я и хочу в город, то только чтобы выжить. Чтобы не кончить как отец.
Авриль опустила голову. Что она могла сказать?
– Извини.
– Проехали, – бросил Рафик, вытирая глаза. – Делаем, как договорились. Спускаешься на берег, ждешь лодку, и, когда появится перевозчик, мы плывем, идет?
Авриль кивнула.
– И еще, – добавил подросток. – Грек просил передать тебе кое-что.
– Мне?
– Да. Кто-то вас ищет.
– Кто?
Рафик пожал плечами:
– Парень какой-то. Сказал, что ищет темнокожую девушку с мальчуганом. Грек понял, тут что-то нечисто. И сказал, что никого не видел. Но парень все-таки вошел на Мост.
Авриль задрожала.
