Он надулся. Йи гонг иногда разрешал ему пить колу на завтрак, но мать ему никогда ничего не покупала.
– Я хочу с ними подружиться. – Он топнул ножкой по полу. И снова она сказала «нет». Деминь бросился за ними по тротуару.
– Стойте! – кричал он.
Двойники обернулись – они знали фучжоуский. Другая мама была старше, стройнее, а другой Деминь – восьми-девяти лет, а не пяти-шести, с квадратным лицом и прищуренными глазками. Он походил на мальчика, который поджигает жуков для веселья. К его нижней губе прилипла жирная крошка. За миг до того, как его утащила собственная мама, Деминь встретился взглядами с другим Деминем, который сказал на английском: «Привет?» Потом доппельгангеры развернулись и растворились в море зимних курток.
– Они ушли, – сказал Деминь. – Их нет. – Перепуганный, он затосковал по йи гонгу. – Ты меня тоже когда-нибудь бросишь?
– Никогда. – Мать повела Деминя, болтая его рукой. – Обещаю, что никогда тебя не брошу.
Но все-таки бросила.
К июлю матери Деминя не было уже пять месяцев. С того февральского дня, когда она пропала, он ждал знака, что мама вернется, или хотя бы знака, что не вернется никогда.
Лето стало одним большим знаком вопроса. В городе неделями стояла жара, обивка софы потела под ляжками Деминя в долгие душные дни. Они с Майклом подставляли лица дребезжащему пластмассовому вентилятору и пели «ла-ле-ла-ле-ла». Вибрации подхватывали их слоги и выплевывали разжиженным бурым хрипом. Они растапливали кубики льда в стаканах и клали за щеку, закапывались в подушки в поисках забытой мелочи, чтобы сбегать за «Мистером Софти». Мороженое всегда разочаровывало, становилось влажным оранжевым сахаром, пропитывающим картонную оболочку, еще до того, как Деминь успевал лизнуть.
Оставшийся школьный год пошел под откос. Директор Скотт сказал, что Деминь сможет перейти в шестой класс, только если будет учиться в летней школе и нагонит по несданным предметам. Его это не прельщало.
– Если не пойдешь, тебя оставят на второй год, – сказал Майкл.
Мальчишки сидели на металлическом поручне с рядом скамеек под ногами. Даже бассейн «Кротона», куда они ходили прошлым летом с друзьями, потерял былую привлекательность.
– Это лето идет в жопу, – сказал Деминь, смакуя приятную тяжесть слов. – И ты иди в жопу.
– И ты иди в жопу. – Согласные Майкла были звонкими от слюны. – Ты что, не хочешь закончить школу?
«Не это я планировала», – услышал Деминь голос матери. В жопу планы. Он подумал о том, чтобы спрыгнуть на улицу. Вонь гнили смешалась с более знакомыми запахами: метеорическими выхлопами машин и сладковатым мусором, плавящимся асфальтом и травой, дурью и парфюмом, барбекю.
– Слабо прыгнуть? – спросил он. Майкл беззвучно рассмеялся.
– Тут низко. Сам прыгай.
Деминь сел на корточки, выпятив подбородок, как Леон, когда тот знал, что ты врешь.
– Я сам решаю, что делать.
– Мы все будем в шестом классе, а ты застрянешь в пятом.
– Заткнись. – Деминь соскользнул с поручня.
На Западной 148-й, пока Майкл трусил рядом, они прошли дом Сопхипа. Такой же, как все остальные в квартале – низкие и коричневые или немного повыше и серые, где в окнах были другие семьи, где на тротуарах шумели другие дети. Они остановились и посмотрели в окно, где висели пластмассовые жалюзи, которые они столько раз видели изнутри квартиры Сопхипа. Но этим летом казалось, будто их друзей не существовало и они, как мать Деминя, испарились и больше не вернутся.
Элрой уехал в гости к тете в Мэриленд, Хунг – на север штата к родственникам, а Сопхип – этот предатель – обещал, что всё лето будет дома. В итоге сам при первой же возможности слинял на окраины Квинса, где его кузен якобы жил в доме с кучей классных телок и телевизором с большим экраном. Майкл и Деминь видели Сопхипа в последний раз четыре дня назад, или шесть недель, или сколько там. Тогда друг расписывал выглянувшую бретельку лифчика на плече самой-самой классной телки. Она так близко к нему сидела во время просмотра телика. От телки, рассказывал мальчишка, пахло жвачкой и пиццей пеперони. Майкл с Деминем фыркали и говорили, что Сопхип врет, как дышит. Почему же он тогда ни разу не приглашал их на окраину Квинса? Вместо знойных телок Сопхип, небось, весь день сидит со своей бабкой с бородавчатыми руками и длинным желтым зубом. Из-за него бабка плевалась слюной, когда рявкала на мальчишек на кхмерском, шлепая их по лопаткам своими чешками, чтобы они сидели ровно.
Подозрительным было всё. Жила ли здесь вообще семья Сопхипа? Вернутся ли Элрой и Хунг в школу осенью? Что случилось с его мамой? Ничему и никому больше нельзя было доверять.
Майкл с Деминем стояли под рельсами метро и кричали матом под грохот поезда. Мимо проскочила машина и проревела партию баса роскошного глянцевого бордового цвета, и в груди Деминя разлилась медленная боль. До исчезновения матери их с Майклом объединяли секреты от мам. Например, они стянули банку пива из упаковки Леона. Майкл тогда скривился и отрыгнул, а Деминь выпил еще. Они хихикали и пошатывались. В другой раз мальчишки украли трусики из тележки в ландромате
[4] через улицу от дома Элроя. В комнате Элроя они трогали хлопковую вставку, когда-то соприкасавшуюся с настоящей промежностью девушки. Прижимали к носам, преувеличенно вдыхали полной грудью с печалью, но в то же время и облегчением из-за того, что чувствовали только запах стирального порошка. Хунг разложил трусики на кровати, и мальчишки таращились на лоскуток розоватой ткани, пока Элрой не забрал его и не спрятал в шкаф. «Пусть там полежат, – сказал он, – для сохранности». Деминь сказал, что трусы вообще могли принадлежать не красивой девчонке, а тетке, которая сидела перед домом Элроя. Она вытирала пальцы о свой хвост на затылке после того, как чесала волосатые подмышки. Остальные мальчишки взвизгнули от ужаса, Майкл – громче и пронзительнее всех.
Теперь единственной матерью в квартире осталась Вивиан, и то, что мать Деминя пропала, ни для кого не было секретом. Это было как автосигнализация, прорезающая пустую улицу посреди ночи. Теперь он мог ругаться, сколько хотел, но слова казались гнилыми на языке. Он пытался вспомнить о матери всё. Как мало времени она принадлежала только Деминю. Мама дважды подворачивала джинсы, чтобы они не шаркали по земле. Она стягивала вниз рукава свитеров, как митенки. Вспоминал ее смех невпопад, и как она щипала Деминя за жирок на руках и называла тефтелькой, и деликатную красоту ее черт. Неуловимую прелесть матери надо было искать. Нежность рта – уголки губ были слегка приподняты, придавали ей выражение легкой смешливости, а брови изогнуты, так что глаза казались оживленными – на грани восторга.
Он отвернулся, чтобы Майкл не увидел слез, которые выступили так быстро, что он их чуть не упустил.
Они свернули за угол.
– Деминь? – Майкл колебался, словно разговаривал с учителем или маминой подругой. – А ты слышал? Трэвис Бхопа переезжает в Пенсильванию.
