Питер пережевал турнепсовый пирог.
– Вот ради чего мы приехали в Нью-Йорк.
– И ради нас! – сказала Энджел.
– С языка сняла. Это самое главное. Почти как дамплинги.
– Почти? – спросила Энджел. Элейн всплеснула руками.
– Ребят, а десерт? Будем сладкий фасолевый суп?
У их столика остановился официант.
– Что бы вы хотели? – спросил он на английском.
Не успела Элейн ответить, как Деминь сбивчиво выпалил на фучжоуском:
– Она говорит, что хочет хундоутан, у вас есть? – Он уже забыл удовольствие от метания гласных, восторженные выплески. Он знал, что сейчас его тона – чистейшая 3-я улица.
– Да-да, конечно, – сказал официант.
– Отлично, несите. Эти американские коровы хотят пару мисок.
– Будет.
Элейн опустила палочки.
– Он знает мандаринский!
Деминь ненавидел расплывшиеся улыбки и преувеличенные восторги Джима и Элейн; как они разговаривают с ним и Энджел, будто они маленькие детишки, и как Питер и Кэй словно ничего не замечают. У него было ощущение, что над ним издеваются, что в нем и Энджел видят развлечение.
– Это не мандаринский, – ответил он. – Это фучжоуский.
– Ну знаете, местный сленг, – сказал Питер.
– Дэниэл, – сказала Кэй. – Пожалуйста, не говори в таком тоне с миссис Хеннингс.
– Но она говорит глупости, – сказал Деминь. – Она глупая.
– Дэниэл! – воскликнул Питер.
– Но это не местный сленг. Это язык, называется фучжоуский.
Джим рассмеялся.
– Для нас, дурачков, все одно – китайский.
– Вы не знаете, – сказал Деминь. – Вам даже всё равно!
– Мне та-ак жаль, Дэниэл, – сказала Элейн. – Это я виновата, вечно путаю. Приняла за мандаринский, потому что учила его в колледже.
– Дэниэл, извинись перед миссис Хеннингс, – попросила Кэй.
– Извините.
– Он та-акой чувствительный, – сказала Кэй Элейн.
– Это ничего. Очевидно, учила я в доисторические времена, когда была молодой студенткой, – сказала Элейн. – Но моя основная специальность – Восточная Азия, так что надо было знать.
– Ой, – сказала Кэй, – ты как раз напомнила, я хотела попросить тебя поднатаскать меня с моим ужасным мандаринским. Дэниэл только и делает, что смеется, когда я пытаюсь говорить с ним по-китайски.
– Не смеюсь!
– Ну конечно, – Элейн улыбнулась Кэй. – Потом обсудим.
– Я в колледже учился на международных финансах, – сказал Джим. – Мы оба всегда очень интересовались Азией, так что казалось логичным взять нашу девочку оттуда.
– Мы ее не взяли, – сказала Элейн. – Мы уже были связаны красной нитью, – это она произнесла чересчур театрально. – Ты наверняка знаешь историю о красной нити, Дэниэл. Это древнее китайское поверье.
– Никогда не слышал.
– Поверье о красной нити! В нем говорится, что люди, которым суждено жить вместе, связаны невидимой красной нитью. Вот так и мы с Джимом и Энджел связаны красной нитью, так и нашли друг друга в нашей семье навсегда.
– Ты не знаешь про красную нить? – спросила Энджел.
– Я же сказал: «Никогда не слышал». – Его поражало, что Питер и Кэй то и дело поддакивают Элейн и Джиму. – Можно отойти на минутку?
В туалете он вымыл руки грязным мылом и посмотрелся в затуманенное зеркало. Он видел кожу как у Энджел, глаза и нос как у Энджел, волосы как у Энджел.
Он мог бы улизнуть прямо сейчас. Недалеко отсюда метро, а в кармане у него лежала пятидолларовая банкнота – более чем достаточно для билета. Он мог пробежать от Фордем по Юниверсити, проскользнуть в вестибюль и взлететь по лестнице, стучать как бешеный, пока дверь не откроют. Кто бы ни открыл, он так и завизжит при виде Деминя, начнутся сплошные крики и слезы. Там всё еще могут быть Вивиан и Майкл. Уже могли вернуться домой Леон и его мать.
Он выскользнул с семьей, собиравшейся уходить, – три поколения: дети, родители и йи гонг, – подстроился под их шаг и вышел на тротуар.
Услышал, как Кэй говорит: «Он расстроился, чувствует себя забытым».
И неестественный шепот Питера, который Деминь узнал благодаря тому, что прислушивался к нему из-за стены спальни: «Он привык, что получает все наше внимание».
Должно быть, они вышли из ресторана, пока он был в туалете. Питер заметил его первым.
– Дэниэл, вот ты где. Нас ищешь?
Игра окончена – сломленный, он подошел к Уилкинсонам, позволил Кэй взять его за руку и оказался между ней и Питером.
– Элейн с Джимом еще внутри, ждут сдачу, – сказала она.
Вышла Энджел, показала на него.
– Ты исчез.
Не будет никакого Бронкса, никаких звонков с объяснениями.
– Я ходил в туалет.
Энджел и Деминь сидели в спальне Энджел, пока взрослые пили вино в гостиной.
– Что случилось с твоей биомамой? – спросила она.
– Она собиралась во Флориду, и я должен был поехать с ней. Наверно, она вернулась в Китай.
– Элейн и Джим сказали, что нашли меня в приюте в Китае. Заплатили и получили меня, а я получила Барби и свою семью навсегда.
Деминь уже заметил Барби из серии «Возвращение домой» – неулыбчивую бежевую куклу с длинными светлыми волосами и пустыми синими глазами в пластиковой упаковке на полке рядом с кроватью Энджел. Она держала куклу-младенца в вытянутых руках так, будто он чем-то болен. У младенца были черная челка и прямоугольные черные глаза – по задумке, видимо, китайские, – а на коробке были рисунок с белым домиком и заборчиком и надпись: «Добро пожаловать домой!»
– Она коллекционная. У моей подруги Лили такой нет, потому что ее родители жили в другом отеле, когда ездили в Китай. Ее мама так злилась.
Деминь толкнул ногой плюшевого тигра.
– Ты правда в это веришь? В красную нить и всё такое?
– Не знаю. Наверно.
– Это фигня.
– Да? – не торопилась с ответом Энджел.
– Фиг-ня, – он поерзал под мертвым взглядом Барби.
– Тебе жарко? Я попрошу Элейн сделать кондиционер посильнее.
– Может быть, моя настоящая мама живет в Бронксе.
– В смысле, прямо сейчас?
– И, может быть, мой йи ба тоже. Или тетя, или брат – двоюродный.
– Поехали.
– Как?
– Я знаю как.
Он залез в карман.
– У меня есть пять баксов.
