– Погоди. – Энджел стала пробираться через комнату, и Деминь пристально за ней следил. Если она собиралась на него наябедничать, позвать Питера и Кэй, он на нее набросится. Это несложно – он крупнее ее. Он пружинил на ногах, наготове, пока она копалась в шкафу и наконец достала розовые чулки.
– Дэниэл, – сказала она. – Смотри. – Внутри чулок оказалась пачка двадцатидолларовых банкнот. Деминь со смехом опустился на пятки. – Я их сперла у Джима, – сказала Энджел. – Ему всё равно.
В квартире Хеннингсов не было ни комнаты для гостей, ни кабинета, так что Кэй и Питеру пришлось умещаться на надувном матрасе в комнате Энджел, а Энджел и Деминь переехали на пол большой комнаты, поджидая, пока Элейн и Джима одолеет похмелье после Дня попадания, а Питера и Кэй – ранний подъем. Когда из обеих спален послышался храп, они напихали под одеяла полотенца и отправились на выход. Энджел – со своими ключами в розовой пластиковой сумочке – ввела код, чтобы отключить сигнализацию, а Деминь с рюкзаком в руке закрыл за ней. Он подавил желание шепотом попрощаться с Питером и Кэй. Они спустились не на лифте, а по лестнице, все двадцать этажей, и выскочили в служебный выход. На углу Энджел поймала такси. Деминь предполагал, что они поедут на метро, но Энджел сказала, что у нее всё схвачено.
– Мы едем в Бронкс, – сказала водителю Энджел. – Родители дали нам деньги.
– Угол Юниверсити и Западной 190-ой, – сказал Деминь. – Там моя семья, – стоило это произнести, как он почувствовал, что внутри растет холодный комок. «Ваш звонок не может быть осуществлен», – шептал этот комок. Но она бы его не бросила. Таксист возился с радио. – Сделаете музыку погромче? – попросил Деминь, и машину наполнили барабаны. Деминь твердил про себя «мама, мама, мама» и говорил водителю, куда ехать, когда они свернули с шоссе и попали в Бронкс, – и вот вечный светящийся знак «Кентукки Фрайд Чикен», тени от путей метро и щемящий вид тротуаров, поднимающихся за угол. Магазины обуви, алкоголя, продуктов. Всё было точно таким же. Эти одиннадцать месяцев здесь всё жило без него. Забыть Питера и Кэй, забыть Роланда и Риджборо. Он дома.
– Мне подождать? – спросил таксист, но Деминь уже выскочил за дверь.
– Подождите пять минут, – Энджел расстегнула кошелек и дала водителю две двадцатки Джима.
Деминь не мог ждать ни секунды. По тротуару к зассанному собаками пятачку сорняков, через двор – вот заклеенная скотчем трещина в нижнем окне. Он дернул дверь подъезда – и та открылась. Энджел следовала за ним, по первому лестничному пролету, – под ногами стонал линолеум, – по второму, быстрее, – мимо болтливых телевизоров, теперь всё ближе, – и, когда они очутились на последней клетке, он увидел.
Коврик перед дверью. Зеленый клочковатый коврик, напоминавший чахлую траву. Холодный комок оказался прав. У Леона и мамы никогда не было коврика.
– Это здесь? Здесь? – Энджел скакала от возбуждения, предвкушая великое воссоединение. – Давай, – сказала она, и он наступил на коврик, который не мог принадлежать маме, и постучал. Те же слои коричневой краски, те же вмятины. Он постучал еще.
– Эй? – сказал он.
Под дверью, за ковриком, появился просвет. Он слышал шаги и бормотание и, хоть и знал, что все безнадежно, представил, как в этом свете стоят его мать, Леон и Вивиан с Майклом за спиной.
Он поправил рюкзак. Дверь открылась.
– Да? – в щелку, не снимая цепочки, выглянула низенькая морщинистая женщина.
Энджел охнула.
– Я Деминь, – сказал он.
– Да? И что? – Дверь начала прикрываться.
– Я здесь раньше жил. Моя семья – вы не знаете, куда они уехали?
– Не знаю, – сказала женщина. Позади появился молодой человек с эспаньолкой.
– Кто там, ма? – Женщина ответила на испанском. Он сменил ее за цепочкой. – Что такое?
Деминь с трудом сглотнул.
– Я ищу свою семью. Они здесь раньше жили. Вы их знаете?
– Не, когда мы переехали, тут уже никто не жил.
– А когда вы переехали?
– В сентябре. Всё нормально? – Мужчина уже закрывал дверь. – Ну ладно, пацан. Поздно уже.
– А Томми? – спросил Деминь. – Он еще здесь?
Дверь приоткрылась на дюйм.
– Да, Томми женился. На польке.
«Польке?» Дверь закрылась, щелкнули замки.
– Мне жаль, – прошептала Энджел.
Деминь спустился к ожидающему такси и заполз внутрь, Энджел – за ним.
– Двадцать четвертая и Мэдисон, – сказала она водителю. – Можете выключить музыку?
5
Прошло десять зим. На Рутгерс-стрит в Чайна-тауне, где до Бронкса жили мама и Деминь, на углу выросла новая высотка, перед которой белая пара разговаривала со швейцаром в форме, но дальше квартал казался неизменившимся – те же здания с красновато-коричневыми фасадами, пожарные лестницы и висящее на веревках белье. Старая квартира в доме 27 по Рутгерс была меньше, чем у Роланда, но служила домом маме, Деминю и шести соседкам.
Дэниэл Уилкинсон был на две трети метра выше и на семьдесят килограммов тяжелее Деминя Гуо, лучше говорил по-английски и хреново – по-китайски. В Риджборо Дэниэл наловчился жонглировать личностями; он привык видеть Деминя и представлять себя Дэниэлом – слайд-шоу с одними и теми же двумя кадрами. Ему хотелось, чтобы из этого дома вышел Деминь, чтобы они вдвоем вступили в тот короткий танец, когда два человека сталкиваются на тротуаре и мешают друг другу пройти, предугадывая движения друг друга.
У Деминя не будет шрама на правой руке, который остался у Дэниэла после катания на скейтбордах с Роландом в восьмом классе. Пока Деминь рос в Чайна-тауне и Бронксе, где был Дэниэл? В спячке на планете Риджборо? Или они росли вместе, но расстались после города? Дэниэл выжидал в Демине своего момента до подросткового возраста, и теперь уже Деминь был волосатой опухолью, засевшей в нутре Дэниэла. Или Деминь так и не покинул Рутгерс-стрит; все это время был здесь.
Скрипнула входная дверь дома 27 по Рутгерс, и вышла женщина с букетом продуктовых сумок. Беспокоясь, что его примут за какого-нибудь маньяка, Дэниэл достал телефон и притворился, что кому-то пишет. Он знал, что выйдет не Деминь – он не мог выйти, – и все же его раздавило разочарование.
Под Манхэттенским мостом вокруг сгустились звуки. Продавцы фруктов и овощей говорили на фучжоуском, и он понимал, что они говорят, – слова были не тарабарщиной, а предложениями с формой и смыслом. Слова зарывались в него, находили бывшее жилье и решали остаться. Он повторял их, пока не был уверен, что они – те самые, потом подошел к продавцам.
– Эй, ты, – окликнул взвешивающий овощи мужчина в мешковатой синей куртке, вязаной шапке и джинсах. У него были пятнистые от табака зубы, седая борода и золотая коронка. – Что будешь? – спросил он по-фучжоуски.
– Привет, – сказал Дэниэл.
