Дэниэл убрал конверт в карман и рассмеялся – горячим студенистым смехом, – смеялся, пока его всего не затрясло. Будто от ста долларов ему полегчает. Он шел, пока улица запертых витрин не закончилась тупиком, и повернул налево, ко входу в Сансет-парк. Воздух был теплым, деревья – в цвету. Он поднялся на холм, над улицами и витринами, семьей, бредущей ниже по тропинке, – отец толкал коляску с привязанным к ручке серебристо-красным шариком. Дэниэл видел горизонт Манхэттена, узнавал четкий шпиль Эмпайр-Стейт-Билдинг, искорки мостов, и с его точки обзора город казался уязвимым и мерцающим, пока последние лучи солнца приглаживали арки, словно убаюкивая их ко сну, раскрашивали верхушки зданий тенями. У него есть номер Леона. Его мать жива. Леон знает, где его мать; они на связи. От этой перспективы он чувствовал себя ватным. С подгибающимися коленями он сложился пополам, и его стошнило чесноком и клубничным пирогом.
Потом его пробил озноб. Когда Вивиан сунула ему в руку конверт, она прибавила: «Я расплатилась с долгами твоей матери. Когда Леон уехал, она еще оставалась должна. Как думаешь, кто платил? Если бы я не заплатила, ты бы уже был мертв».
Не зная, ненавидеть Вивиан или быть ей благодарным, Дэниэл смог только взять конверт и сказать «спасибо».
Он упирался пятками в землю и спускался по холму, по пологой стороне парка, сперва медленно, потом все быстрее, и его ноги грациозно пружинили.
Он вернется домой. Он позвонит Леону. Сбегая по холму, он чуть ли не летел.
II. Джекпот
6
В ночь, когда ты вернулся в мою жизнь, я снова шла по старой улице в Фучжоу, от «Ворлд Топ Инглиш» к ресторану морепродуктов, где всегда устраивал ужин для клиентов Ён. Он предложил меня подвезти, но я отказалась – хотела провести эти двадцать драгоценных минут с собой наедине. В сером костюме и кожаных туфлях я походила на городскую жительницу. Моя жизнь была как конфетка: когда-то я о подобной мечтала, но иногда мне всё еще хотелось снова спалить ее дотла, снова сменить имя, снова переехать в чужой город, снять комнату в доме, где меня никто не знает. Думая о тех ужинах с морепродуктами, которые я уже посетила, и о тех, которые предстояло посетить, я чувствовала пустую и нескончаемую БЕЗНАДЕГУ.
Прогулка в Фучжоу: велосипеды, мопеды, мусорные мешки, сломанная мебель, коренные жители, мигранты – все сражаются за ограниченное пространство тротуара. Я шла, чтобы отвлечься от жизни, которая затвердевала вокруг, стоило отвернуться. Мне нравилось, каким близким казалось прошлое, как легко можно создать себе новую историю. Сколько разных путей лежало передо мной раньше, сколько с виду незначительных поворотов могли бы изменить всё мое существование. Я могла бы стать кем угодно, жить где угодно. Но будем реалистами – мне сорок, и большинство моих решений уже принято. За меня. Теперь сойти с курса уже не так просто.
Ён не видел необходимости гулять, когда на ходу замечательная машина, не стремился исследовать город, в котором прожил всю жизнь. Если бы ему захотелось приключений, говорил он, он бы не ходил вокруг пары офисных зданий; он бы поехал в Гонконг, или Бангкок, или Шанхай – хотя и этого он никогда не делал.
В последнее время начальник Ченг поручал проводить исследования рынка для расширения «Ворлд Топ» на другие города моему коллеге Бокингу, и я испытывала такую пронзительную зависть, что так и чуяла ее запах. На прошлой неделе этот самый Бокинг ездил в Тайчжоу, а на следующей отправится в Чжанчжоу. Это я хотела путешествовать. Но меня начальник Ченг не просил, потому что командировки считались хлопотами, ответственностью для младших сотрудников. Ён ненавидел путешествовать по работе, но я бы схватилась даже за шанс съездить на трехчасовом скоростном экспрессе в Сямынь. Я бы сидела у окна и смотрела на краны и экскаваторы, на цемент, расплывающийся по провинции Фуцзянь, как разбитое яйцо. Поля здесь разравнивали под фундаменты, села превращали в города – и всё это проносится мимо на скорости в двести пятьдесят километров в час.
Снаружи «Пиццы Хат» была плотная толпа желающих войти. Наш первый ужин с Ёном прошел там, семь лет назад. Мы пошли после курсов английского для бизнеса – Ён был одним из моих худших студентов, – и он рассказал, что его жена умерла молодой, от лейкемии, и что у них не было детей, но его это устраивает. Он сказал, что купил новую квартиру, оплатил полностью, наличными. «Я всего добился сам», – говорил он, прикидываясь крутым. Но я знала, что он бы ни за что не получил разрешение и лицензию для бизнеса без городского хукоу
[5]. Мне это напомнило богатую молодежь, которую мы с Диди видели в Нью-Йорке, – с мятыми джинсами и непричесанными волосами. Я сказала Ёну, что жила в Америке, и он ответил: «Наверно, ты училась английскому в университете». Я его не поправляла; не отрицала и не подтверждала.
Он называл меня умной, трудолюбивой и доброй, и мы оба влюбились в эту версию Полли. Моя офисная работа и мой английский, и тот единственный костюм, на который я копила месяцами, – большего этому городскому парню не понадобилось, чтобы поверить в мою неподдельность. Так что я не собиралась его подводить. И вот мы семь лет спустя – а иллюзия и реальность до сих пор неотличимы. Полли: женщина, которая живет рядом с Уэст-Лейк и учится в университете, которая решила не иметь детей. И все-таки это всегда казалось временным, будто однажды меня разоблачат, вырвут из квартиры на двенадцатом этаже и сошлют обратно в Ардсливиль.
Мы поженились через шесть месяцев после того первого ужина. Брак, секс – всё это оказалось не так скучно, как я боялась. Я стала принимать противозачаточные, решила, что однажды расскажу Ёну о тебе, о том, что ты живешь с родственниками в Америке, но шли месяцы, и вот уже казалось, что открывать такую важную информацию слишком поздно. Человек так легко может вспылить. Рассказать сейчас? Это еще хуже, чем не говорить вовсе.
Я опоздала на десять минут. Когда вошла в банкетный зал, Ён объявил всему столу:
– Моя жена работала.
– Шла, а не работала, – сказала я.
Между ним и Чжао – партнером Ёна на текстильной фабрике – сидел Фу – лысеющий мужчина, которого Ён представил мне как закупщика «Уолмарта». Я заняла пустое место рядом с женой Чжао, Луцзин.
Ён надел серебряные запонки – мой подарок на шестую годовщину свадьбы. Его глаза и рот подпирались расщелинами морщин. Он был красив какой-то полуразрушенной красотой; его красота была в том, что она осталась позади, его привлекательность отражала всё то, что он уже пережил, – хотя он бы только рассмеялся над этим описанием, потому что не понимал ностальгии. «Я и не помню ничего до тридцати лет», – говорил он. Может быть, врал. Перед коллегами он делал вид, будто успех дался ему без усилий, хотя перед каждой крупной встречей он репетировал перед зеркалом то, что скажет, записывал и заучивал реплики. Я помогала.
